- Не извольте беспокоиться, господин Воробьянинов, - сказал он горя-
чо, как бы продолжая начатый давеча разговор, - гроб - он работу любит.
- Умерла Клавдия Ивановна! - сообщил заказчик.
- Ну, царствие небесное, - согласился Безенчук, - преставилась, зна-
чит, старушка... Старушки, они всегда преставляются... Или богу душу от-
дают - это смотря какая старушка. Ваша, например, маленькая и в теле, -
значит, "преставилась"... А, например, которая покрупнее, да похудее -
та, считается, "богу душу отдает"...,
- То есть как это считается? У кого это считается?
- У нас и считается. У мастеров... Вот вы, например, мужчина видный,
возвышенного роста, хотя и худой. Вы, считается, ежели не дай бог помре-
те, что "в ящик сыграли". А который человек торговый, бывшей купеческой
гильдии, тот, значит, "приказал долго жить". А если кто чином поменьше,
дворник, например, или кто из крестьян, про того говорят - "перекинулся"
или "ноги протянул". Но самые могучие когда помирают, железнодорожные
кондуктора или из начальства кто, то считается, что "дуба дают". Так про
них и говорят: "А наш-то, слышали, дуба дал"...
Потрясенный этой, несколько странной классификацией человеческих
смертей, Ипполит Матвеевич спросил:
- Ну, а когда ты помрешь, как про тебя мастера скажут?
- Я человек маленький. Скажут "гигнулся Безенчук". А больше ничего не
скажут.
И строго добавил:
- Мне "дуба дать" или "сыграть в ящик" - невозможно. У меня комплек-
ция мелкая... А с гробом как, господин Воробьянинов? Неужто так без кис-
тей и глазету ставить будете?
Но Ипполит Матвеевич, снова потонув в ослепительных мечтах, ничего не
ответил и двинулся вперед. Безенчук последовал за ним, подсчитывая
что-то на пальцах и, по обыкновению, бормоча.
Луна давно сгинула. Было по-зимнему холодно. Лужи снова затянуло лом-
ким, как вафля, льдом. На улице "Им. тов. Губернского", куда вышли спут-
ники, ветер дрался с вывесками. Со стороны Старопанской площади, со зву-
ками опускаемой железной шторы, выехал пожарный обоз на тощих лошадях.
Пожарные в касках, свесив парусиноые ноги с площадки, мотали головами и
пели нарочито противными голосами:
- На свадьбе у Кольки, брандмейстерова сына, гуляли,- равнодушно ска-
зал Безенчук и почесал под тулупом грудь. - Так неужто так-таки без гла-
зету и без всего делать?
Как раз к этому времени Ипполит Матвеевич уже решил все. "Поеду, -
решил он, - найду. А там... посмотрим". И в бриллиантовых мечтах даже
покойная теща показалась ему милее, чем была. Он повернулся к Безенчуку:
- Черт с тобой! Делай! Глазетовый. С кистями.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Глава III. "Зерцало грешного"
Исповедовав умирающую Клавдию Ивановну, священник церкви Фрола и Лав-
ра, отец Федор Востриков, вышел из дома Воробьянинова в полном ажиотаже
и всю дорогу до своей квартиры прошел, рассеянно глядя по сторонам и
смущенно улыбаясь. К концу дороги рассеянность его дошла до такой степе-
ни, что он чуть было не угодил под уисполкомовский автомобиль Гос. №1.
Выбравшись из фиолетового тумана, напущенного адской машиной уисполкома,
отец Востриков пришел в совершенное расстройство и, несмотря на почтен-
ный сан и средние годы, проделал остаток пути фривольным полугалопом.
Матушка Катерина Александровна накрывала к ужину. Отец Федор в сво-
бодные от всенощной дни любил ужинать рано. Но сейчас, сняв шляпу и теп-
лую, на ватине, рясу, батюшка быстро проскочил в спальню, к удивлению
матушки, заперся там и глухим голосом стал напевать "Достойно есть"*.
Матушка присела на стул и боязливо зашептала:
- Новое дело затеял! Опять как с Неркой кончится.
Неркой звали суку французского бульдога, которую отец Федор с преог-
ромным трудом купил за 40 рублей на Миусском рынке, в Москве*. Отец Фе-
дор замыслил свести бульдожку с крутобоким, мордатым, вечно чихающим ко-
бельком секретаря уисполкома, а регулярно получаемый от избранной четы
приплод отвозить в Москву и с выгодой продавать любителям. При виде со-
бачки попадья ахнула и со всей твердостью заявила, что "конского завода"
не допустит. Сладить, однако, с отцом Федором было невозможно. Катерина
Александровна после трехдневной ссоры покорилась, и воспитание Нерки на-
чалось. Еду собаке подавали на трех блюдах. На одном лежали квадратные
кусочки вареного мяса, на другом - манная кашица, а в третье блюдечко
отец Федор накладывал какое-то мерзкое месиво, утверждая, что в нем со-
держится большой процент фосфору, так необходимого молодой собаке для
укрепления костей. От добротной пищи и нежного воспитания Нерка расцвела
и вошла в необходимый для произведения потомства возраст. Отец Федор
надзирал за собакой, диспутировал с видными городскими собачеями, скорбя
лишь о том, что не может побеседовать с секретарем уисполкома, великим,
как говорили, знатоком по части собаководства.
Наконец на Нерку надели новый щеголеватый ошейник с перьями, напоми-
нающий запястье египетской царицы Клеопатры, и Катерина Александровна,
взяв с собою 3 рубля, повела благоухающую невесту к медалисту-жениху,
принадлежащему секретарю уисполкома.
Счастливый принц встретил прелестную Нерку нежным, далеко слышным ла-
ем.
Отец Федор, сидя у окна, в нетерпении поджидал возвращения молодой. В
конце улицы появилась упитанная фигура Катерины Александровны. Саженях в
тридцати от дома она остановилась, чтобы поговорить с соседкой. Нерка,
придерживаемая шнурком, рассеянно описывала вокруг хозяйки кольца,
восьмерки и параболы, изредка принюхиваясь к основанию ближайшей тумбоч-
ки*.
Но уже через минуту хозяйская гордость, обуявшая душу отца Федора,
сменилась негодованием, а потом и ужасом. Из-за угла быстро выкатился
большой одноглазый, известный всей улице своей порочностью пес Марсик.
Помахав хвостом, лежавшим на спине кренделем, мерзавец подскочил к Нерке
с явно матримониальными намерениями.