тер. Пассажиры, согнувшись под тяжестью преогромных мешков, бегали от
головы поезда к хвосту и от хвоста к голове. Отец Федор ошеломленно бе-
гал вместе со всеми. Он так же, как и все, говорил с проводниками иска-
тельным голосом, так же, как и все, боялся, что кассир дал ему "непра-
вильный" билет, и только впущенный наконец в вагон вернулся к обычному
спокойствию и даже повеселел.
Паровоз закричал полным голосом, и поезд тронулся, увозя с собой отца
Федора в неизвестную даль по делу загадочному, но сулящему, как видно,
большие выгоды.
Интересная штука - полоса отчуждения*. Самый обыкновенный гражданин,
попав в нее, чувствует в себе некоторую хлопотливость и быстро превраща-
ется либо в пассажира, либо в грузополучателя, либо просто в безбилетно-
го забулдыгу, омрачающего жизнь и служебную деятельность кондукторских
бригад и перронных контролеров.
С той минуты, когда гражданин вступает в полосу отчуждения, которую
он по-дилетантски называет вокзалом или станцией, жизнь его резко меня-
ется. Сейчас же к нему подскакивают Ермаки Тимофеевичи в белых передни-
ках с никелированными бляхами на сердце* и услужливо подхватывают багаж.
С этой минуты гражданин уже не принадлежит самому себе. Он - пассажир и
начинает исполнять все обязанности пассажира. Обязанности эти многослож-
ны, но приятны.
Пассажир очень много ест. Простые смертные по ночам не едят, но пас-
сажир ест и ночью. Ест он жареного цыпленка, который для него дорог,
крутые яйца, вредные для желудка, и маслины. Когда поезд прорезает
стрелку, на полках бряцают многочисленные чайники и подпрыгивают завер-
нутые в газетные кульки цыплята, лишенные ножек, с корнем вырванных пас-
сажирами. Но пассажиры ничего этого не замечают. Они рассказывают анек-
доты. Регулярно, через каждые три минуты, весь вагон надсаживается от
смеха. Затем наступает тишина, и бархатный голос докладывает следующий
анекдот:
"Умирает старый еврей*. Тут жена стоит, дети.
- А Моня здесь? - еврей спрашивает еле-еле.
- Здесь.
- А тетя Брана пришла?
- Пришла.
- А где бабушка, я ее не вижу?
- Вот она стоит.
- А Исак?
- Исак тут.
- А дети?
- Вот все дети.
- Кто же в лавке остался?!"
Сию же секунду чайники начинают бряцать и цыплята летают на верхних
полках, потревоженные громовым смехом. Но пассажиры этого не замечают. У
каждого на сердце лежит заветный анекдот, который, трепыхаясь, дожидает-
ся своей очереди. Новый исполнитель, толкая локтями соседей и умоляюще
крича: "А вот мне рассказывали", - с трудом завладевает вниманием и на-
чинает:
"Один еврей приходит домой и ложится спать рядом со своей женой.
Вдруг он слышит, под кроватью кто-то скребется. Еврей опустил под кро-
вать руку и спрашивает:
- Это ты, Джек?
А Джек лизнул руку и отвечает:
- Это я!"
Пассажиры умирают от смеха, темная ночь закрывает поля, из паровозной
трубы вылетают вертлявые искры, и тонкие семафоры в светящихся зеленых
очках щепетильно проносятся мимо, глядя поверх поезда.
Интересная штука полоса отчуждения! Во все концы страны бегут длинные
тяжелые поезда дальнего следования. Всюду открыта дорога. Везде горит
зеленый огонь - путь свободен. Полярный экспресс подымается к Мурманску.
Согнувшись и сгорбясь на стрелке, с Курского вокзала выскакивает "Пер-
вый-К", прокладывая путь на Тифлис. Дальневосточный курьер огибает Бай-
кал, полным ходом приближаясь к Тихому океану.
Муза дальних странствий манит человека. Уже вырвала она отца Федора
из тихой уездной обители и бросила невесть в какую губернию. Уже и де-
лопроизводитель загса, Ипполит Матвеевич Воробьянинов, потревожен в са-
мом нутре своем и задумал черт знает что такое.
Носит людей по стране. Один за десять тысяч километров от места служ-
бы находит себе сияющую невесту. Другой, в погоне за сокровищами, броса-
ет почтово-телеграфное отделение и, как школьник, бежит на Алдан*. А
третий так и сидит себе дома, любовно поглаживая созревшую грыжу и читая
сочинения графа Салиаса*, купленные вместо рубля за пять копеек.
На второй день после похорон, управление которыми любезно взял на се-
бя гробовой мастер Безенчук, Ипполит Матвеевич отправился на службу и,
исполняя возложенные на него обязанности, зарегистрировал собственноруч-
но кончину Клавдии Ивановны Петуховой, 59 лет, домашней хозяйки, беспар-
тийной, жительство имевшей в уездном городе N и родом происходившей из
дворян Старгородской губернии. Затем Ипполит Матвеевич испросил себе
двухнедельный узаконенный декретный отпуск*, получил 41 рубль отпускных
денег и, распрощавшись с сослуживцами, отправился домой. По дороге он
завернул в аптеку.
Провизор Леопольд Григорьевич, которого домашние и друзья называли -
Липа, стоял за красным лакированным прилавком, окруженный молочного цве-
та банками с ядом, и, со свойственной ему нервностью, продавал своячени-
це брандмейстера "крем Анго против загара и веснушек, придает исключи-
тельную белизну коже". Свояченица брандмейстера, однако, требовала "пуд-
ру Рашель золотистого цвета, придает телу ровный, недостижимый в природе
загар". Но в аптеке был только "крем Анго против загара", и борьба столь
противоположных продуктов парфюмерии длилась полчаса. Победил все-таки
Липа, продавший свояченице брандмейстера губную помаду и "Клоповар" -
прибор, построенный по принципу самовара, но имеющий внешний вид лейки*.
- Как вам нравится Шанхай*? - спросил Липа Ипполита Матвеевича, - не
хотел бы я теперь быть в этом сетльменте.
- Англичане ж сволочи, - ответил Ипполит Матвеевич. - Так им и надо.
Они всегда Россию продавали.
Леопольд Григорьевич сочувственно пожал плечами, как бы говоря - "Кто
Россию не продавал", и приступил к делу.
- Что вы хотели?
- Средство для волос.