- Не подымешь! - шептали Ипполит с Пыхтеевым-Какуевым. Савицкий с
красной мордочкой и взмокшими нахохленными волосами продолжал копошиться
у фикуса.
Вдруг произошло самое ужасное: Савицкий оторвался от фикуса и спиною
налетел на колонну красного дерева с золотыми ложбинками, на которой
стоял мраморной бюст Александра I, Благословенного. Бюст зашатался, сле-
пые глаза царя укоризненно посмотрели на притихших мигом гимназистов, и
Благословенный, постояв секунду под углом в сорок пять градусов, как са-
моубийца в реку, кинулся головой вниз. Падение императора, хотя и заглу-
шенное лежавшим на полу кавказским ковром, имело роковые последствия. От
лица царя отделился сверкающий как рафинад кусок, в котором гимназисты с
ужасом узнали нос. Холодея от ужаса, товарищи подняли бюст и поставили
его на прежнее место. Первым убежал Пыхтеев-Какуев.
- Что ж теперь будет, Воробьянинов? - спросил Савицкий.
- Это не я разбил, - быстро ответил Ипполит.
Он покинул актовый зал вторым. Оставшись один, Савицкий, не надеясь
ни на что, пытался водворить нос на прежнее место. Нос не приставал.
Тогда Савицкий пошел в уборную и утопил нос в дыре.
Во время греческого в третий класс вошел директор Сизик. Сизик сделал
знак греку оставаться на месте и произнес ту же самую речь, которую он
только что произносил по очереди в пяти старших классах. У директора не
было зубов.
- Гошпода, - заявил он, - кто ражбил бюшт гошударя в актовом жале?
Класс молчал.
- Пожор! - рявкнул директор, обрызгивая слюною "зубрил", сидящих на
передних партах.
"Зубрилы" преданно смотрели в глаза Сизика. Взгляд их выражал горькое
сожаление о том, что они не знают имени преступника.
- Пожор! - повторил директор. - Имейте в виду, гошпода, што ешли в
чечении чаша виновный не шожнаеча, вешь клаш будет оштавлен на второй
год. Те же, которые шидят второй год, будут ишключены.
Третий класс не знал, что Сизик говорил о том же самом во всех клас-
сах, и поэтому его слова вызвали ужас.
Конец урока прошел в полном смятении. Грека никто не слушал. Ипполит
смотрел на Савицкого.
- Сизик врет, - говорил Савицкий грустно, - пугает. Нельзя всех оста-
вить на второй год.
Пыхтеев-Какуев плакал, положив голову на парту.
- А мы-то за что? - кричали "зубрилы", преданно глядя на грека.
- Ну, дети, дети, дети! - взывал грек.
Но паника только увеличивалась. Плакал уже не один Пыхтеев-Какуев.
Доведенные до отчаяния "зубрилы" рыдали. Звонок, возвестивший конец уро-
ка, прозвучал среди взрывов всеобщего отчаяния.
"Зубрила" Мурзик прочел молитву после учения "Благодарим тя создате-
лю", икая от горя.
После урока Савицкий, не добившись никакого толку от заплаканного
Пыхтеева-Какуева, пошел искать Ипполита, но Ипполита нигде не было.
На другой день Савицкий был исключен из гимназии. Пыхтеев-Какуев по-
лучил тройку "из поведения с предупреждением и вызовом родителей". Роди-
тель, мелкопоместный владетель, приехал на бегунках*, запряженных непод-
кованной лошадкой, и, после разговора с директором, утащил сына в ши-
нельную, где и отодрал его самым зверским образом в присутствии массы
любопытных из старших классов. Рев маленького Пыхтеева-Какуева был слы-
шен даже за городской чертой.
Ипполит продолжал учиться. Гимназические его годы сопровождали обыч-
ные события и вещи. В гимназию он приезжал в фаэтоне с фонарями и толс-
тым кучером, который величал его по имени и отчеству. Липки и резинки
водились у него самые лучшие и дорогие. Играл он в перышки всегда счаст-
ливо, потому что перья покупали ему целыми коробками и с таким резервом
он мог играть до бесконечности, беря противников "на выдержку". Завтра-
кать он ездил домой. Это вызывало зависть, и он этим гордился. В пятом
классе он уже говорил, слегка растягивая слова, что не помешало ему сно-
ва сесть на второй год. В шестом классе была выкурена первая папироса.
Зима прошла в гимназических балах, где Ипполит, показывая белую шелковую
подкладку мундира, вертелся в мазурке и пил в гардеробной ром. В седьмом
классе его мучили квадратные уравнения, "чертова лестница" (объем пира-
миды), параллелограмм скоростей и "Метаморфозы" Овидия. А в восьмом
классе он узнал "Логику", "Христианские нравоучения" и легкую венеричес-
кую болезнь.
Отец его сильно одряхлел. Длинный бамбуковый шест уже дрожал в его
руках, а сочинение о свойствах голубиной породы уже перевалило за сере-
дину. Матвей Александрович умер, так его и не закончив, и Ипполит Матве-
евич, кроме шестнадцати голубиных стай, совершенно иссохшего и ставшего
похожим на попугая Фредерика, получил двадцать тысяч годового дохода и
огромное, плохо поставленное хозяйство.
Начало самостоятельной жизни молодой Воробьянинов ознаменовал блестя-
ще организованным кутежом с пьяной стрельбой по голубям и облавой на де-
ревенских девок. Образование свое он считал законченным. Он не пошел ни
в университет, ни на государственную службу. От военной его избавила об-
щая слабость здоровья, поразительная в таком цветущем на вид человеке.
Он так и остался неслужащим дворянином, золотой рыбкой себе на уме, не-
верным женихом и волокитой по натуре. Он переустроил родительский особ-
няке Старгороде на свой лад, завел камердинера с баками, трех лакеев,
повара-француза, шедевром которого было филе из налима "Вам-Блям", и
большой штат кухонной прислуги.
Глава VI. Продолжение предыдущей
Благотворительные базары в Старгороде отличались большой пышностью и
изобретательностью, которую наперерыв проявляли дамы избранного старго-
родского общества. Базары эти устраивались то в виде московского тракти-
ра, то на манер кавказского аула, где черкешенки с двойными подбородками
и в корсетах торговали в пользу приютских детей шампанским "Аи" по цене,
не слыханной даже на таких заоблачных высотах.
На одном из этих базаров Ипполит Матвеевич, стоя под вывеской: "Нас-
тоящи кавказски духан. Нормальни кавказски удовольсти", - познакомился с
женой нового окружного прокурора - Еленой Станиславовной Боур. Прокурор
был стар, но жена его, по уверению секретаря суда, -