пород, велосипедов, памятников, девушек, маяков и швейных машинок.
Как много жизни, полной пыла, страстей и мысли, глядит на нас со ста-
тистических таблиц!
Кто он, розовощекий индивид, сидящий с салфеткой на груди за столиком
и с аппетитом уничтожающий дымящуюся снедь? Вокруг него лежат стада ми-
ниатюрных быков. Жирные свиньи сбились в угол таблицы. В специальном
статистическом бассейне плещутся бесчисленные осетры, налимы и рыба че-
хонь. На плечах, руках и голове индивида сидят куры. В перистых облаках
летают домашние гуси, утки и индейки. Под столом сидят два кролика. На
горизонте возвышаются пирамиды и вавилоны из печеного хлеба. Небольшая
крепость из варенья омывается молочной рекой. Огурец, величиною в пи-
занскую башню, стоит на горизонте. За крепостными валами из соли и перцу
пополуротно маршируют вина, водки и наливки. В арьергарде жалкой кучкой
плетутся безалкогольные напитки - нестроевые нарзаны, лимонады и сифоны
в проволочных сетках.
Кто же этот розовощекий индивид - обжора, пьянчуга и сластун?
Гаргантюа, король дипсодов*? Силач Фосс*? Легендарный солдат Яш-
ка-Красная Рубашка*? Лукулл*?..
Это не Лукулл. Это - Иван Иванович Сидоров, или Сидор Сидорович Ива-
нов, - средний гражданин, съедающий в среднем за свою жизнь всю изобра-
женную на таблице снедь. Это - нормальный потребитель калорий и витами-
нов - тихий сорокалетний холостяк, служащий в госмагазине галантереи и
трикотажа.
От статистики не скроешься никуда. Она имеет точные сведения не
только о количестве зубных врачей, колбасных шприцев, дворников, киноре-
жиссеров, проституток, соломенных крыш, вдов, извозчиков и колоколов, -
но знает даже, сколько в стране статистиков.
И одного она не знает. Не знает и не может узнать. Она не знает,
сколько в СССР стульев.
Стульев очень много. Последняя статистическая перепись определила
численность населения союзных республик в 143 миллиона человек. Если
отбросить 90 миллионов крестьян, предпочитающих стульям лавки, полати,
завалинки, а на востоке - истертые ковры и паласы, - то все же останется
53 миллиона человек, в домашнем обиходе которых стулья являются предме-
тами первой необходимости. Если же принять во внимание возможные просче-
ты в исчислениях и привычку некоторых граждан Союза сидеть между двух
стульев, то, сократив на всякий случай общее число вдвое, найдем, что
стульев в стране должно быть не менее 26 1/2 миллионов. Для верности от-
кажемся еще от 6 1/2 миллионов. Оставшиеся двадцать миллионов будут чис-
лом минимальным.
Среди этого океана стульев, сделанных из ореха, дуба, ясеня, пали-
сандра, красного дерева и карельской березы, среди стульев еловых и сос-
новых - герои романа должны найти ореховый гамбсовский стул с гнутыми
ножками, таящий в своем, обитом английским ситцем, брюхе сокровища мадам
Петуховой.
Герои романа в одних носках лежали на верхних полках и еще спали,
когда поезд осторожно перешел Оку и, усилив ход, стал приближаться к
Москве.
Неяркое московское небо было обложено по краям лепными облаками.
Трамваи визжали на поворотах так естественно, что, казалось, будто
визжит не вагон, а сам кондуктор, приплюснутый совработниками к табличке
"Курить и плевать воспрещается". Курить и плевать воспрещалось, но тол-
кать кондуктора в живот, дышать ему в ухо и придираться к нему без вся-
кого повода, очевидно, не воспрещалось. И этим спешили воспользоваться
все. Был критический час. Земные и неземные создания спешили на службу.
Мелкая птичья шушера, покрытая первой майской пылью, буянила на де-
ревьях.
У Дома Народов трамваи высаживали граждан и облегченно уносились
дальше.
С трех сторон к Дому Народов подходили служащие и исчезали в трех
подъездах. Дом стоял большим белым пятиэтажным квадратом, прорезанным
тысячью окон. По этажам и коридорам топали ноги секретарей, машинисток,
управделов, экспедиторов с нагрузкой, репортеров, курьерш и поэтов. Весь
служебный люд неторопливо принимался вершить обычные и нужные дела, за
исключением поэтов, которые разносили стихи по редакциям ведомственных
журналов.
Дом Народов был богат учреждениями и служащими. Учреждений было
больше, чем в уездном городе домов. На втором этаже версту коридора за-
нимала редакция и контора большой ежедневной газеты "Станок"*.
Окна редакции выходили на внутренний двор, где по кругу спортивной
площадки носился стриженый физкультурник в голубых трусиках и мягких
туфлях, тренируясь в беге. Еще не загоревшие белые ноги его мелькали
между деревьями.
В редакционных комнатах происходили короткие стычки между сотрудника-
ми. Выясняли очередность ухода в отпуск. С криками: "Бархатный сезон" -
все поголовно сотрудники выражали желание взять отпуск исключительно в
августе.
Когда председатель месткома был доведен претензиями до изнурения, ре-
портер Персицкий с сожалением оторвался от телефона, по которому узнавал
о достижениях акционерного общества "Меринос"*, и заявил:
- А я не поеду в августе. Запишите меня на июнь. В августе малярия.
- Ну вот и хорошо, - сказал председатель.
Но тут все сотрудники тоже перенесли свои симпатии на июнь.
Председатель в раздражении бросил список и ушел.
К Дому Народов подъехал на извозчике модный писатель Агафон Шахов*.
Стенной спиртовой термометр показывал 18 градусов тепла, на Шахове было
мохнатое демисезонное пальто, белое кашне, каракулевая шапка с проседью
и большие полуглубокие калоши - Агафон Шахов заботливо оберегал свое
здоровье.
Лучшим украшением лица Агафона Шахова была котлетообразная бородка.
Полные щеки цвета лососиного мяса были прекрасны. Глаза смотрели почти
мудро. Писателю было под сорок.
Писать и печататься он начал с 15 лет, но только в позапрошлом году к
нему пришла большая слава. Это началось тогда, когда Агафон Шахов стал
писать романы с психологией и выносить на суд читателя разнообразные
проблемы. Перед читателями, а главным образом, читательницами замелькали
проблемы в красивых переплетах, с посвящениями на особой странице: "Со-
ветской молодежи", "Вузовцам московским посвящаю", "Молодым девушкам".
Проблемы были такие: пол и брак, брак и любовь, любовь и пол, пол и