ревность, ревность и любовь, брак и ревность. Спрыснутые небольшой дозой
советской идеологии, романы получили обширный сбыт. С тех пор Шахов стал
часто говорить, что его любят студенты. Однако вечно питаться браком и
ревностью оказалось затруднительным. Критика зашипела и стала обращать
внимание писателя на узость его тем. Шахов испугался. И погрузился в га-
зеты. В страхе он сел было за роман, трактующий о снижении накладных
расходов, и даже написал восемьдесят страниц в три дня. Но в развернув-
шуюся любовную передрягу ответственного работника с тремя дамочками не
смог вставить ни одного слова о снижении накладных расходов. Пришлось
бросить. Однако восьмидесяти страниц было жалко, и Шахов быстро перешел
на проблему растрат. Ответственный работник был обращен в кассира, а да-
мочки оставлены. Над характером кассира Шахов потрудился и наградил его
страстями римского императора Нерона.
Роман был написан в две недели и через полтора месяца увидел свет.
Слезши с извозчика у Дома Народов, Шахов любовно ощупал в кармане но-
венькую книжку и пошел в подъезд. По дороге писатель все время посматри-
вал на задники своих калош - не стерлись ли. Он подошел к клетке лифта и
стал ждать. Подняться ему нужно было только на второй этаж, но он берег
здоровье, да и лифт в Доме Народов полагался бесплатно.
Шахов вошел в отдел быта редакции "Станка", в котором часто печатал-
ся, и, ни с кем не поздоровавшись, спросил:
- Платят у вас сегодня? Ну и хорошо. А что, "милостивый государь" еще
не растратился?
"Милостивым государем" в редакции и конторе звали кассира Асокина. С
него Шахов писал своего героя, и вся редакция, включая самого кассира,
знала это.
Сотрудники отрицательно замотали головами. Шахов пошел в кассу полу-
чать деньги за рассказ.
- Здравствуй, "милостивый государь", - сказал писатель, - ты, я слы-
шал, деньги даешь сегодня.
- Даю, Агафон Васильевич.
Кассир просунул в окошечко ведомость и химический карандаш.
- Вы, я слышал, произведение новое написали? Ребята рассказывали.
- Написал.
- Меня, говорят, описали?
- Ты там самый главный.
Кассир обрадовался.
- Так вы хоть дайте почитать, раз все равно описали.
Шахов достал свежую книжку и тем же карандашом, которым он расписы-
вался в ведомости, надписал на титульном листе: "Тов. Асокину, дружески.
Агафон Шахов".
- На, читай. Тираж десять тысяч. Вся Россия тебя знать будет.
Кассир благоговейно принял книгу и положил ее в несгораемый шкаф на
пачки червонцев.
Глава XVIII. Общежитие имени монаха Бертольда Шварца*
Ипполит Матвеевич и Остап, напирая друг на друга, стояли у открытого
окна жесткого вагона и внимательно смотрели на коров, медленно сходивших
с насыпи, на хвою, на дощатые дачные платформы.
Все дорожные анекдоты были уже рассказаны. "Старгородская правда" от
вторника прочитана до объявлений и покрыта масляными пятнами. Все цыпля-
та, яйца и маслины были съедены.
Оставался самый томительный участок пути - последний час перед Моск-
вой.
- Быково! - сказал Остап, оглянувшись на рванувшуюся назад станцию. -
Сейчас пойдут дачи.
Из реденьких лесочков и рощ подскакивали к насыпи веселенькие дачки.
Были среди них целые деревянные дворцы, блещущие стеклом своих веранд и
свежевыкрашенными железными крышами. Были и простые деревянные срубы с
крохотными квадратными оконцами - настоящие капканы для дачников.
Налетела Удельная, потом Малаховка, сгинуло куда-то Красково.
- Смотрите, Воробьянинов! - закричал Остап. - Видите - двухэтажная
дача. Это дача Медикосантруда*.
- Вижу. Хорошая дача.
- Я жил в ней прошлый сезон*.
- Вы разве медик? - рассеянно спросил Воробьянинов.
- Я буду медиком*.
Ипполит Матвеевич удовлетворился этим странным объяснением. Он волно-
вался. В то время как пассажиры с видом знатоков рассматривали горизонт
и, перевирая сохранившиеся в памяти воспоминания о битве при Калке,
рассказывали друг другу прошлое и настоящее Москвы*, Ипполит Матвеевич
упорно старался представить себе Государственный музей мебели. Музей
представлялся ему в виде многоверстного коридора, по стенам которого
шпалерами стояли стулья. Воробьянинов видел себя быстро идущим между
стульями.
- Как еще будет с музеем мебели, неизвестно. Обойдется?
- Вам, предводитель, пора уже лечиться электричеством. Не устраивайте
преждевременной истерики. Если вы уже не можете не переживать, то пере-
живайте молча.
Не найдя поддержки, Ипполит Матвеевич принялся переживать молча.
Поезд прыгал на стрелках. Глядя на поезд, семафоры разевали рты. Пути
учащались. Чувствовалось приближение огромного железнодорожного узла.
Трава исчезла - ее заменил шлак. Свистали маневровые паровозы. Стрелоч-
ники трубили в рога. Внезапно грохот усилился. Поезд вкатился в коридор
между порожними составами и, щелкая, как турникет, стал пересчитывать
вагоны:
- Белый изотермический, Ташкентская, срочный возврат, годен для рыбы
и мяса, оборудован крючьями.
- Темный дуб, палубная обшивка, мягкие рессоры, спальный вагон прямо-
го сообщения.
- Дюжина товарных Рязано-Уральской дороги. Измараны меловыми знаками.
- Срочный возврат в Баку, нефтяные цистерны.
- Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Вагон-клуб Дорпрофсожа* М-Ка-
занской дороги.
- Раз, два, три... Восемь... Десять... Платформы, груженные лесом.
И вдруг, в стороне, забытый ветеран - обтрепанный вагон-микст* с над-
писью: "Деникинский фронт".
Пути вздваивались.
Поезд выскочил из коридора. Ударило солнце. Низко, по самой земле,