этом после). Оказалось, что все двенадцать гостиных стульев из во-
робьянинского Лома попали к инженеру Брунсу на Виноградную улицу. За-
меть, что все стулья попали к одному человеку, чего я никак не ожидал
(боялся, что стулья попадут в разные места). Я очень этому обрадовался.
Тут, как раз, в "Сорбонне" я снова встретился с мерзавцем Воробьянино-
вым. Я хорошенько отчитал его и его друга, бандита, не пожалел. Я очень
боялся, что они проведают мой секрет, и затаился в гостинице до тех пор,
покуда они не съехали.
Брунс, оказывается, из Старгорода выехал в 1923 году в Харьков, куда
его назначили служить. От дворника я выведал, что он увез с собою всю
мебель и очень ее сохраняет. Человек он, говорят, степенный.
Сижу теперь в Харькове на вокзале и пишу вот по какому случаю.
Во-первых, очень тебя люблю и вспоминаю, а во-вторых, Брунса здесь уже
нет. Но ты не огорчайся. Брунс служит теперь в Ростове, в "Новоросцемен-
те", как я узнал. Денег у меня на дорогу в обрез. Выезжаю через час то-
варо-пассажирским. А ты, моя добрая, зайди, пожалуйста, к зятю, возьми у
него пятьдесят рублей (он мне должен и обещался отдать) и вышли в Ростов
- главный почтамт до востребования Федору Иоанновичу Вострикову. Пере-
вод, в видах экономии, пошли почтой. Будет стоить тридцать копеек.
Что у нас слышно в городе? Что нового?
Приходила ли к тебе Кондратьевна? Отцу Кириллу скажи, что скоро вер-
нусь, мол, к умирающей тетке в Воронеж поехал. Экономь средства. Обедает
ли еще Евстигнеев? Кланяйся ему от меня. Скажи, что к тетке уехал.
Как погода? Здесь, в Харькове, совсем лето. Город шумный - центр Ук-
раинской республики. После провинции кажется, будто за границу попал.
Сделай:
1) Мою летнюю рясу в чистку отдай (лучше 3 р. за чистку отдать, чем
на новую тратиться), 2) Здоровье береги, 3) Когда Гуленьке будешь пи-
сать, упомяни невзначай, что я к тетке уехал в Воронеж.
Кланяйся всем от меня. Скажи, что скоро приеду.
Нежно целую, обнимаю и благословляю. Твой муж Федя.
Нотабене: Где-то теперь рыщет Воробьянинов?
Любовь сушит человека*. Бык мычит от страсти. Петух не находит себе
места. Предводитель дворянства теряет аппетит.
Бросив Остапа и студента Иванопуло в трактире, Ипполит Матвеевич
пробрался в розовый домик и занял позицию у несгораемой кассы. Он слышал
шум отходящих в Кастилью поездов и плеск отплывающих пароходов.
Гаснут дальней Альпухары золотистые края.
Сердце шаталось, как маятник. В ушах тикало.
На призывный звон гитары выйди, милая моя.
Тревога носилась по коридору. Ничто не могло растопить холод несгора-
емого шкафа.
От Севильи до Гренады в тихом сумраке ночей.
В пеналах стонали граммофоны. Раздавался пчелиный гул примусов.
Раздаются серенады, раздается звон мечей.
Словом, Ипполит Матвеевич был влюблен до крайности в Лизу Калачову.
Многие люди проходили по коридору мимо Ипполита Матвеевича, но от них
пахло табаком, или водкой, или аптекой, или суточными щами. Во мраке ко-
ридора людей можно было различать только по запаху или тяжести шагов.
Лиза не проходила. В этом Ипполит Матвеевич был уверен. Она не курила,
не пила водки и не носила сапог, подбитых железными дольками. Йодом или
головизной пахнуть от нее не могло. От нее мог произойти только нежней-
ший запах рисовой кашицы или вкусно изготовленного сена, которым госпожа
Нордман-Северова так долго кормила знаменитого художника Илью Репина*.
Но вот послышались легкие неуверенные шаги. Кто-то шел по коридору,
натыкаясь на его эластичные стены и сладко бормоча.
- Это вы, Елизавета Петровна? - спросил Ипполит Матвеевич зефирным
голоском.
В ответ пробасили:
- Скажите, пожалуйста, где здесь живут Пфеферкорны? Тут в темноте ни
черта не разберешь.
Ипполит Матвеевич испуганно замолчал. Искатель Пфеферкорнов недоумен-
но подождал ответа и, не дождавшись его, пополз дальше.
Только к девяти часам пришла Лиза! Они вышли на Улицу под кара-
мельно-зеленое вечернее небо.
- Где же мы будем гулять? - спросила Лиза.
Ипполит Матвеевич поглядел на ее белое и милое светящееся лицо и,
вместо того, чтобы прямо сказать: "Я здесь, Инезилья, стою под окном"*,
- начал длинно и нудно говорить о том, что давно не был в Москве и что
Париж не в пример лучше белокаменной, которая, как ни крути, остается
бессистемно распланированной большой деревней.
- Помню я Москву, Елизавета Петровна, не такой. Сейчас во всем ска-
редность чувствуется. А мы в свое время денег не жалели. "В жизни живем
мы только раз" - есть такая песенка.
Прошли весь Пречистенский бульвар и вышли на набережную, к храму
Христа Спасителя.
За Москворецким мостом тянулись черно-бурые лисьи хвосты. Электричес-
кие станции Могэса* дымили, как эскадра. Трамваи перекатывались через
мосты. По реке шли лодки. Грустно повествовала гармоника.
Ухвативши за руку Ипполита Матвеевича, Лиза рассказала ему обо всех
своих огорчениях. Про ссору с мужем, про трудную жизнь среди подслушива-
ющих соседей - бывших химиков - и об однообразии вегетарианского стола.
Ипполит Матвеевич слушал и соображал. Демоны просыпались в нем. Мнил-
ся ему замечательный ужин. Он пришел к заключению, что такую девушку
нужно чем-нибудь оглушить.
- Пойдемте в театр, - предложил Ипполит Матвеевич.
- Лучше в кино, - сказала Лиза, - в кино дешевле.
- О! Причем тут деньги! Такая ночь и вдруг какие-то деньги.
Совершенно разошедшиеся демоны, не торгуясь, посадили парочку на из-
возчика и повезли в кино "Арс"*. Ипполит Матвеевич был великолепен. Он
взял самые дорогие билеты. Впрочем, до конца сеанса не досидели. Лиза
привыкла сидеть на дешевых местах, вблизи, и плохо видела из дорогого
двадцать четвертого ряда.
В кармане Ипполита Матвеевича лежала половина суммы, вырученной кон-
цессионерами на старгородском заговоре. Это были большие деньги для от-
выкшего от роскоши Воробьянинова. Теперь, взволнованный возможностью
легкой любви, он собирался ослепить Лизу широтою размаха. Для этого он
считал себя великолепно подготовленным. Он с гордостью вспомнил, как
легко покорил когда-то сердце прекрасной Елены Боур. Уменье тратить
деньги легко и помпезно было ему присуще. Воспитанностью и умением вести