ти, что сказать первой фразой и как приступить к самой сути.
Высадившись у Красных Ворот, он нашел по записанному Остапом адресу
нужный дом и принялся ходить вокруг да около. Войти он не решался. Это
была старая, грязная московская гостиница, превращенная в жилтоварищест-
во, укомплектованное, судя по обшарпанному фасаду, злостными непла-
тельщиками. Ипполит Матвеевич долго стоял против подъезда, подходил к
нему, затвердил наизусть рукописное объявление с угрозами по адресу
злостных неплательщиков и, ничего не надумав, поднялся на второй этаж. В
коридор выходили отдельные комнаты. Медленно, словно бы он подходил к
классной доске, чтобы доказать не выученную им теорему, Ипполит Матвее-
вич приблизился к комнате №41. На дверях висела на одной кнопке, головой
вниз, визитная карточка цвета заношенного крахмального воротничка:
"Авессалом Владимирович Изнуренков".
В полном затмении Ипполит Матвеевич забыл постучать и открыл дверь,
которая оказалась незапертой, сделал три шага лунатика и очутился посре-
ди комнаты.
- Простите, - сказал он придушенным голосом, - могу я видеть товарища
Изнуренкова?
Авессалом Владимирович не отвечал. Воробьянинов поднял голову и
только теперь увидел, что в комнате никого нет.
По внешнему виду комнаты никак нельзя было определить наклонности ее
хозяина. Ясно было лишь то, что он холост и прислуги у него нет. На по-
доконнике лежала бумажка с колбасными шкурками. Тахта у стены была зава-
лена газетами. На маленькой полочке стояло несколько пыльных книг. Со
стен глядели цветные фотографии котов, котиков и кошечек. Посредине ком-
наты, рядом с грязными, повалившимися на бок ботинками, стоял ореховый
стул. На всех предметах меблировки, в том числе и стуле из старгородско-
го особняка, болтались малиновые сургучные печати. Но Ипполит Матвеевич
не обратил на это внимания. Он сразу же забыл об уголовном кодексе, о
наставлениях Остапа и подскочил к стулу.
В это время газеты на тахте зашевелились. Ипполит Матвеевич испугал-
ся. Газеты поползли и свалились с тахты. Из-под них вышел спокойный ко-
тик. Он равнодушно посмотрел на Ипполита Матвеевича и стал умываться,
захватывая лапкой ухо, щечку и ус.
- Фу, - сказал Ипполит Матвеевич.
И потащил стул к двери. Дверь раскрылась сама. На пороге появился хо-
зяин комнаты - блеющий незнакомец. Он был в пальто, из-под которого вид-
нелись лиловые кальсоны. В руке он держал брюки.
Об Авессаломе Владимировиче Изнуренкове можно было сказать, что дру-
гого такого человека нет во всей республике. Республика ценила его по
заслугам. Он приносил ей большую пользу. И за всем тем он оставался не-
известным, хотя в своем искусстве он был таким же мастером, как Шаляпин
- в пении, Горький - в литературе, Капабланка - в шахматах*, Мельников -
в беге на коньках* и самый носатый, самый коричневый ассириец, занимаю-
щий лучшее место на углу Тверской и Камергерского, - в чистке сапог жел-
тым кремом.
Шаляпин пел. Горький писал большой роман*. Капабланка готовился к
матчу с Алехиным*. Мельников рвал рекорды. Ассириец доводил штиблеты
граждан до солнечного блеска. Авессалом Изнуренков - острил.
Он никогда не острил бесцельно, ради красного словца. Он острил по
заданиям юмористических журналов. На своих плечах он выносил ответствен-
нейшие кампании. Он снабжал темами для рисунков и фельетонов большинство
московских сатирических журналов.
Великие люди острят два раза в жизни. Эти остроты увеличивают их сла-
ву и попадают в историю. Изнуренков выпускал не меньше шестидесяти пер-
воклассных острот в месяц, которые с улыбкой повторялись всеми, и все же
оставался в неизвестности. Если остротой Изнуренкова подписывался рису-
нок, то слава доставалась художнику. Имя художника помещали над рисун-
ком. Имени Изнуренкова не было.
- Это ужасно! - кричал он. - Невозможно подписаться. Под чем я подпи-
шусь? Под двумя строчками?
И он продолжал с жаром бороться с врагами общества: плохими коопера-
торами, растратчиками, Чемберленом и бюрократами. Он уязвлял своими ост-
ротами подхалимов, управдомов, частников, завов, хулиганов, граждан, не
желавших снижать цены*, и хозяйственников, отлынивавших от режима эконо-
мии.
После выхода журналов в свет остроты произносились с цирковой арены,
перепечатывались вечерними газетами без указания источника и преподноси-
лись публике с эстрады "авторами-куплетистами".
Изнуренков умудрялся острить в тех областях, где, казалось, уже ниче-
го смешного нельзя было сказать. Из такой чахлой пустыни, как вздутые
накидки на себестоимость, Изнуренков умудрялся выжать около сотни шедев-
ров юмора. Гейне опустил бы руки, если бы ему предложили сказать что-ни-
будь смешное и вместе с тем общественно полезное по поводу неправильной
тарификации грузов малой скорости; Марк Твен убежал бы от такой темы. Но
Изнуренков оставался на своем посту.
Он бегал по редакционным комнатам, натыкаясь на урны для окурков и
блея. Через десять минут тема была обработана, обдуман рисунок и приде-
лан заголовок.
Увидев в своей комнате человека, уносящего опечатанный стул, Авесса-
лом Владимирович взмахнул только что выглаженными у портного брюками,
подпрыгнул и заклекотал:
- Вы с ума сошли! Я протестую! Вы не имеете права! Есть же, наконец,
закон! Хотя дуракам он и не писан, но вам, может быть, понаслышке из-
вестно, что мебель может стоять еще две недели!.. Я пожалуюсь прокуро-
ру!.. Я за-плачу, наконец!
Ипполит Матвеевич стоял на месте, а Изнуренков сбросил пальто и, не
отходя от двери, натянул брюки на свои полные, как у Чичикова, ноги. Из-
нуренков был толстоват, но лицо имел худое.
Воробьянинов не сомневался, что его сейчас схватят и потащат в мили-
цию. Поэтому он был крайне удивлен, когда хозяин комнаты, справившись со
своим туалетом, неожиданно успокоился.
- Поймите же, - заговорил хозяин примирительным тоном, - ведь я не
могу на это согласиться.
Ипполит Матвеевич на месте хозяина комнаты тоже в конце концов не мог
бы согласиться, чтобы у него среди бела дня крали стулья. Но он не знал,
что сказать, и поэтому молчал.
- Это не я виноват. Виноват сам Музпред*. Да, я сознаюсь. Я не платил
за прокатное пианино восемь месяцев, но ведь я его не продал, хотя сде-
лать это имел полную возможность. Я поступил честно, а они по-жульничес-