- От Хины Члек? - закричали присутствующие в один голос.
- Хина!.. С Хиной я сколько времени уже не живу. Возвращался я с дис-
пута Маяковского*. Прихожу. Окно открыто. Ни Хунтова, ни Ибрагима дома
нет. И я сразу почувствовал, что что-то случилось.
- Уй-юй-юй! - сказал Персицкий, закрывая лицо руками. - Я чувствую,
товарищи, что у Ляпсуса украли его лучший "шедевр" - Гаврила дворником
служил, Гаврила в дворники нанялся.
- Дайте мне договорить. Удивительное хулиганство! Ко мне в комнату
залезли какие-то негодяи и распороли всю обшивку стула. Может быть,
кто-нибудь займет пятерку на ремонт?
- Для ремонта сочините нового Гаврилу. Я вам даже начало могу ска-
зать. Подождите, подождите... Сейчас... Вот! Гаврила стул купил на рын-
ке, был у Гаврилы стул плохой. Скорее запишите. Это можно с прибылью
продать в "Голос комода"... Эх, Трубецкой, Трубецкой*!.. Да, кстати,
Ляпсус, почему вы Трубецкой? Никифор Трубецкой? Почему вам не взять
псевдоним еще получше? Например, Долгорукий! Никифор Долгорукий! Или Ни-
кифор Валуа*? Или еще лучше - гражданин Никифор Сумароков-Эльстон? Если
у вас случится хорошая кормушка, сразу три стишка в "Гермуму", то выход
из положения у вас блестящий. Один бред подписывается Сумароковым, дру-
гая макулатура - Эльстоном, а третья - Юсуповым*... Эх вы, халтурщик!..
Держите его, товарищи! Я расскажу ему замечательную историю. Вы, Ляпсус,
слушайте! При вашей профессии это полезно.
По коридору разгуливали сотрудники, поедая большие, как лапти, бу-
терброды. Был перерыв для завтрака. Бронеподростки гуляли парочками. Из
комнаты в комнату бегал Авдотьев, собирая друзей автомобиля на экстрен-
ное совещание. Но почти все друзья автомобиля сидели в секретариате и
слушали Персицкого, который рассказывал историю, услышанную им в общест-
ве художников.
Вот эта история.
Рассказ о несчастной любви
В Ленинграде, на Васильевском острове, на Второй линии, жила бедная
девушка с большими голубыми глазами. Звали ее Клотильдой.
Девушка любила читать Шиллера в подлиннике, мечтать, сидя на парапете
невской набережной, и есть за обедом непрожаренный бифштекс.
Но девушка была бедна. Шиллера было очень много, а мяса совсем не бы-
ло. Поэтому, а еще и потому, что ночи были белые, Клотильда влюбилась.
Человек, поразивший ее своей красотой, был скульптором. Мастерская его
помещалась у Новой Голландии*.
Сидя на подоконнике, молодые люди смотрели в черный канал и целова-
лись. В канале плавали звезды, а может быть, и гондолы. Так, по крайней
мере, казалось Клотильде.
- Посмотри, Вася, - говорила девушка, - это Венеция! Зеленая заря
светит позади черно-мраморного замка.
Вася не снимал своей руки с плеча девушки. Зеленое небо розовело, по-
том желтело, а влюбленные все не покидали подоконника.
- Скажи, Вася, - говорила Клотильда, - искусство вечно?
- Вечно, - отвечал Вася, - человек умирает, меняется климат, появля-
ются новые планеты, гибнут династии, но искусство неколебимо. Оно вечно.
- Да, - говорила девушка, - Микель-Анджело...
- Да, - повторял Вася, вдыхая запах ее волос, - Пракситель!..
- Канова!..
- Бенвенуто Челлини!..
И опять кочевали по небу звезды, тонули в воде канала и туберкулезно
светили к утру.
Влюбленные не покидали подоконника. Мяса было совсем мало. Но сердца
их были согреты именами гениев.
Днем скульптор работал. Он ваял бюсты. Но великой тайной были покрыты
его труды. В часы работы Клотильда не входила в мастерскую. Напрасно она
умоляла:
- Вася, дай посмотреть мне, как ты творишь!
Но он был непреклонен. Показывая на бюст, покрытый мокрым холстом, он
говорил ей:
- Еще не время, Клотильда, еще не время. Счастье, слава и деньги ожи-
дают нас в передней. Пусть подождут.
Плыли звезды...
Однажды счастливой девушке подарили контрамарку в кино. Шла картина
под названием "Когда сердце должно замолчать". В первом ряду, перед са-
мым экраном, сидела Клотильда. Воспитанная на Шиллере и любительской
колбасе, девушка была необычайно взволнована всем виденным.
"Скульптор Ганс ваял бюсты. Слава шла к нему большими шагами. Жена
его была прекрасна. Но они поссорились. В гневе прекрасная женщина раз-
била молотком бюст - великое творение скульптора Ганса, над которым он
трудился три года. Слава и богатство погибли под ударом молотка. Горе
Ганса было безысходным. Он повесился, но раскаявшаяся жена вовремя выну-
ла его из петли. Затем она быстро сбросила свои одежды.
- Лепи меня! - воскликнула она. - Нет на свете тела, прекраснее мое-
го.
- О! - возразил Ганс. - Как я был слеп!
И он, охваченный вдохновением, изваял статую жены. И это была такая
статуя, что мир задрожал от радости. Ганс и его прекрасная жена просла-
вились и были счастливы до гроба".
Клотильда шла в Васину мастерскую. Все смешалось в ее душе. Шиллер и
Ганс, звезды и мрамор, бархат и лохмотья*...
- Вася! - окликнула она.
Он был в мастерской. Он лепил свой дивный бюст - человека с длинными
усами и в толстовке. Лепил он его с фотографической карточки.
- И вся-то наша жизнь есть борьба*! - напевая, скульптор придавал
скульптуре последний лоск.
И в эту же секунду бюст с грохотом разлетелся на куски от страшного
удара молотком. Клотильда сделала свое дело. Протягивая Васе руку, за-
пачканную в гипсе, она гордо сказала:
- Почистите мне ногти!
И она удалилась. До слуха ее донеслись странные звуки. Она поняла, в
чем дело: великий скульптор плакал над разбитым творением.
Наутро Клотильда пришла, чтобы продолжить свое дело: вынуть потрясен-
ного Васю из петли, сбросить перед ним свои одежды и сказать:
- Лепи меня! Нет на свете тела, прекраснее моего!
Она вошла и увидела.
Вася в петле не висел. Он сидел на высокой табуреточке спиною к во-