на места.
- Все-таки, - сказал он, - очень дорого. Шестнадцатый ряд - три руб-
ля.
- Как я не люблю, - заметил Остап, - этих мещан, провинциальных прос-
тофиль! Куда вы полезли? Разве вы не видите, что это касса?
- Ну а куда же, ведь без билета не пустят!
- Киса, вы пошляк. В каждом благоустроенном театре есть два окошечка.
В окошечко кассы обращаются только влюбленные и богатые наследники. Ос-
тальные граждане (их, как можете заметить, подавляющее большинство) об-
ращаются непосредственно в окошечко администратора.
И действительно, перед окошечком кассы стояло человек пять скромно
одетых людей. Возможно, это были богатые наследники или влюбленные. Зато
у окошечка администратора господствовало оживление. Там стояла цветная
очередь. Молодые люди в фасонных пиджаках и брюках того покроя, который
провинциалу может только присниться, уверенно размахивали записочками от
знакомых им режиссеров, артистов, редакций, театрального костюмера, на-
чальника района милиции и прочих, тесно связанных с театром лиц*,
как-то: членов ассоциации теа и кинокритиков, общества "Слезы бедных ма-
терей", школьного совета "Мастерской циркового эксперимента"* и како-
го-то "ФОРТИНБРАСА при УМСЛОПОГАСЕ"*. Человек восемь стояли с записками
от Эспера Эклеровича.
Остап врезался в очередь, растолкал фортинбрасовцев и, крича - "мне
только справку, вы же видите, что я даже калош не снял", - пробился к
окошечку и заглянул внутрь.
Администратор трудился, как грузчик. Светлый бриллиантовый пот орошал
его жирное лицо. Телефон тревожил его поминутно и звонил с упорством
трамвайного вагона, пробирающегося через Смоленский рынок.
- Да! - кричал он. - Да! Да! В восемь тридцать!
Он с лязгом вешал трубку, чтобы снова ее схватить.
- Да! Театр Колумба! Ах, это вы, Сегидилья Марковна? Есть, есть, ко-
нечно, есть. Бенуар!.. А Бука не придет? Почему? Грипп? Что вы говорите?
Ну, хорошо!.. Да, да, до свиданья, Сегидилья Марковна...
- Театр Колумба!!! Нет! Сегодня никакие пропуска не действительны!
Да, но что я могу сделать? Моссовет запретил!..
- Театр Колумба!!! Ка-ак? Михаил Григорьевич? Скажите Михаилу Гри-
горьевичу, что днем и ночью в театре Колумба его ждет третий ряд, место
у прохода...
Рядом с Остапом бурлил и содрогался мужчина с полным лицом, брови ко-
торого беспрерывно поднимались и опадали.
- Какое мне дело! - говорил ему администратор.
Хунтов (это был человек, созвучный эпохе) негордой скороговоркой про-
сил контрамарку.
- Никак! - сказал администратор. - Сами понимаете - Моссовет!
- Да, - мямлил Хунтов, - но Московское отделение Ленинградского об-
щества драматических писателей и оперных композиторов* согласовало с
Павлом Федоровичем...
- Не могу и не могу... Следующий!
- Позвольте, Яков Менелаевич, мне же в Московском отделении Ленинг-
радского общества драматических писателей и оперных композиторов...
- Ну, что я с вами сделаю?.. Нет, не дам! Вам что, товарищ?
Хунтов, почувствовав, что администратор дрогнул, снова залопотал:
- Поймите же, Яков Менелаевич, Московское отделение Ленинградского
общества драматических писателей и оперных компози...
Этого администратор не перенес. Всему есть предел. Ломая карандаши и
хватаясь за телефонную трубку, Менелаевич нашел для Хунтова место у са-
мой люстры.
- Скорее, - крикнул он Остапу, - вашу бумажку.
- Два места, - сказал Остап очень тихо, - в партере.
- Кому?
- Мне.
- А кто вы такой, чтоб я вам давал места?
- А я все-таки думаю, что вы меня знаете.
- Не узнаю.
Но взгляд незнакомца был так чист, так ясен, что рука администратора
сама отвела Остапу два места в одиннадцатом ряду.
- Ходят всякие, - сказал администратор, пожимая плечами, очередному
умслопогасу, - кто их знает, кто они такие... Может быть, он из Наркомп-
роса?.. Кажется, я его видел в Наркомпросе... Где я его видел?
И, машинально выдавал пропуска счастливым теа и кинокритикам, притих-
ший Яков Менелаевич продолжал вспоминать, где он видел эти чистые глаза.
Когда все пропуска были выданы и в фойе уменьшили свет, Яков Менелае-
вич вспомнил: эти чистые глаза, этот уверенный взгляд он видел в Таганс-
кой тюрьме в 1922 году, когда и сам сидел там по пустяковому делу*.
Театр Колумба помещался в особняке. Поэтому зрительный зал его был
невелик, фойе непропорционально огромны, курительная ютилась под лестни-
цей. На потолке была изображена мифологическая охота. Театр был молод и
занимался дерзаниями в такой мере, что был лишен субсидии. Существовал
он второй год и жил, главным образом, летними гастролями.
Из одиннадцатого ряда, где сидели концессионеры, послышался смех. Ос-
тапу понравилось музыкальное вступление, исполненное оркестрантами на
бутылках, кружках Эсмарха*, саксофонах и больших полковых барабанах.
Свистнула флейта, и занавес, навевая прохладу, расступился.
К удивлению Воробьянинова, привыкшего к классической интерпретации
"Женитьбы"*, Подколесина на сцене не было. Порыскав глазами, Ипполит
Матвеевич увидел свисающие с потолка фанерные прямоугольники, выкрашен-
ные в основные цвета солнечного спектра. Ни дверей, ни синих кисейных
окон не было. Под разноцветными прямоугольниками танцевали дамочки в
больших, вырезанных из черного картона шляпах. Бутылочные стоны вызвали
на сцену Подколесина, который резался в толпу дамочек верхом на Степане.
Подколесин был наряжен в камергерский мундир. Разогнав дамочек словами,
которые в пьесе не значились, Подколесин возопил:
- Степа-ан!
Одновременно с этим он прыгнул в сторону и замер в трудной позе.
Кружки Эсмарха загремели.
- Степа-а-ан! - повторил Подколесин, делая новый прыжок.
Но так как Степан, стоящий тут же и одетый в барсовую шкуру, не отк-
ликался, Подколесин трагически спросил:
- Что же ты молчишь, как Лига Наций?
- Оченно я Чемберлена испужался, - ответил Степан, почесывая барсовую
шкуру.
Чувствовалось, что Степан оттеснит Подколесина и станет главным пер-