Ответ. Безусловно. Это ясно каждому, кроме шейха, который, ничего не подозревая, исцеляет де Во. Он исцеляет его с помощью травы, носящей простое, изумительно простое название, известное, однако, одному только шейху. С тех пор как шейх начал лечиться этой травой сам, он не признает никакой другой.
Вопрос. Шейх неминуемо узнает плащ, который носит де Во, и в связи с этим у него возникнут подозрения по поводу смерти Хеари Ханка. Повлечет ли это за собой смерть де Во?
Ответ. Нет. К этому времени молодому лейтенанту становится ясно, что убить его нельзя и что читатель осведомлен об этом. Он решает расстаться с пустыней. Его поддерживает мысль о матери, а также об отце, седом, сгорбленном старце... Интересно, горбится ли он до сих пор или уже перестал? А по временам он вспоминает о другом существе, которое для него значит больше, чем даже отец, - о той, которая... Впрочем, хватит... Де Во возвращается в свой старинный особняк в Пикадилли.
Вопрос. Что произойдет, когда де Во вернется в Англию?
Ответ. Произойдет следующее: "Тот, который десять лет назад покинул Англию безусым юнцом, вернулся бронзовым от загара, сильным мужчиной. Но кто встречает его радостной улыбкой? Неужели та девочка, правда умненькая, но ничем не примечательная девочка, подруга его детских игр, - неужели она могла превратиться в эту восхитительную, изящную девушку, к ногам которой склоняется половина самых знатных женихов Англии? "Неужели это она?" - с изумлением вопрошает себя де Во".
Вопрос. Это она?
Ответ. Ну, разумеется, она. Это она, а это он, а вот они оба. Такая девица не стала бы ждать так долго - целых пятьдесят страниц, - если бы это не было ей нужно.
Вопрос. Очевидно, вы уже догадались, что между восхитительной особой к молодым лейтенантом возникнет роман. Как по-вашему - будет этот роман протекать совершенно гладко, без всяких осложнений?
Ответ. О нет! Я убежден, что после той сцены, которая привела героя в Лондон, автор не успокоится до тех пор, пока не введет в роман следующую сакраментальную сцену: "Пораженный кошмарным открытием, Гаспар де Во долго и бесцельно бродил по темным улицам, пока не оказался вдруг на Лондонском мосту. Он перегнулся через парапет и взглянул вниз на бурлящую воду. В шуме спокойных, но стремительных волн было нечто такое, что как будто манило, влекло его к себе. А почему бы и нет, в конце концов? Несколько секунд де Во стоял в нерешимости".
Вопрос. Бросится он в воду?
Ответ. Плохо же вы знаете Гаспара! Он будет стоять в нерешимости ровно столько, сколько это необходимо, а потом, выдержав жестокую борьбу с самим собой, призовет на помощь все свое мужество и убежит с моста.
Вопрос. Должно быть, нелегко ему было отказаться от мысли прыгнуть в воду?
Ответ. Еще бы! Многие из нас настолько малодушны, что сразу прыгнули бы, но Гаспар не таков. А кроме того, у него еще осталось немножко целебной травы шейха. И он начинает жевать ее.
Вопрос. Но что же все-таки случилось с де Во? Может быть, он съел что-нибудь неподходящее?
Ответ. Нет, дело не в еде. Дело в ней. Удар нанесен с этой стороны. Ей не нужны люди, опаленные солнцем; ее не прельстишь загаром. Она собирается выйти замуж за герцога, и молодой лейтенант оказывается вне игры. Дело в том, что современные романисты стоят выше счастливых концов. На закуску им нужны трагедия и разбитая жизнь. Чтобы было пострашнее.
Вопрос. Чем же кончится книга?
Ответ. Ну... де Во вернется в пустыню, бросится на шею к шейху и поклянется, что станет для него вторым Хеари Ханком. В конце будет панорама пустыни: шейх со своим вновь обретенным сыном стоят у входа в палатку, солнце заходит за пирамиду, а верный слон Гаспара лежит у его ног, с безмолвной преданностью глядя ему в глаза.
ОНИ ВЫБИЛИСЬ В ЛЮДИ
Оба они были, что называется, удачливые дельцы - люди с круглыми, лоснящимися физиономиями, с кольцами на жирных, похожих на сосиски пальцах, с необъятными животами, выпиравшими из широких жилетов. Они сидели сейчас друг против друга за столиком в первоклассном ресторане и мирно беседовали в ожидании официанта, которому собирались заказать обед. Разговор зашел о далеких днях молодости и о том, каким образом каждый из них начинал жизнь, впервые очутившись в Нью-Йорке.
- Знаете, Джонс, - сказал один из них, - мне никогда не забыть первых нескольких лет, которые я провел в этом городе. Да, черт возьми, это было нелегко! Известно ли вам, сэр, что когда я впервые попал сюда, весь мой капитал равнялся пятидесяти центам, все имущество состояло из того тряпья, что было на мне, а ночевать мне приходилось - хотите верьте, хотите нет - в порожнем бочонке из-под дегтя. Нет, сэр, - продолжал он, откидываясь на спинку кресла и щуря глаза с выражением человека, видавшего виды, - нет, сэр, такой субъект, как вы, избалованный роскошью и легкой жизнью, не имеет ни малейшего представления о том, что значит ночевать в бочонке из-под дегтя, да и о других вещах такого рода.
- Милейший Робинсон, - с живостью возразил его собеседник, - если вы воображаете, что мне не пришлось испытать нужду и лишения, то жестоко ошибаетесь. Когда я впервые вошел в этот город, у меня, сэр, не было и цента - ни единого цента, а что касается жилья, то я месяцами ночевал в старом ящике от рояля, валявшемся за оградой какой-то фабрики. И вы еще говорите мне о нужде и лишениях! Возьмите мальчишку, который привык к хорошему теплому бочонку из-под дегтя, посадите его на ночку-другую в ящик от рояля, и тогда...
- Знаете, дружище, - с легким раздражением перебил его Робинсон, теперь мне ясно, что вы ничего не смыслите в бочонках. Да пока вы лежали, уютненько развалившись в своем ящике от рояля, я в зимние ночи трясся на сквозняке в своем бочонке - ведь в нем, как и во всяком бочонке, естественно, имелась дыра для затычки на самом дне.
- На сквозняке! - вызывающе хмыкнул Джонс. - На сквозняке! Да не говорите мне, пожалуйста, о сквозняках. В том ящике, о котором рассказываю я, была оторвана целая доска - да еще с северной стороны. Бывало, сижу я там по вечерам и зубрю уроки, а снег так и валит прямо на меня. Толщина слоя доходила до фута... И все-таки, сэр, - продолжал он более спокойным голосом, - хоть вы, я знаю, и не поверите мне, но самые счастливые дни моей жизни протекли именно в этом старом ящике. Ах, что это было за славное времечко! Светлые, чистые, невинные дни! Бывало, проснешься утром и просто захохочешь от радости. Вот вы, уж конечно, не вынесли бы такого образа жизни.
- Это я-то не вынес бы! - с яростью вскричал Робинсон. - Это я-то, черт побери! Да я просто создан для такой жизни! Я и сейчас мечтаю хоть немного пожить так. Что же касается душевной чистоты, то держу пари, что у вас не было и десятой доли той чистоты, какая была у меня. Да что я говорю десятой? Пятнадцатой, тридцатой! Вот это была жизнь! Разумеется, вы мне не поверите и скажете, что все это ложь, а между тем я отлично помню вечера, когда у меня в бочонке сидели по два, а то и по три приятеля, и мы за полночь дулись в карты при свете огарка.
- По два или по три! - рассмеялся Джонс. - Да знаете ли вы, дорогой мой, что у меня в моем ящике от рояля сиживало по полдюжине ребят? Сначала мы ужинали, потом играли в карты. Вот! А кроме того - в шарады, в фанты и черт его знает во что еще! Ах, что это были за ужины! Клянусь Юпитером, Робинсон, вы, горожане, испортившие себе пищеварение всякими изысканными яствами, и представления не имеете, с каким аппетитом человек может уплетать картофельные очистки, корку засохшего пирога или...
- Ну, если уж говорить о грубой пище, - перебил его Робинсон, - то, полагаю, и я кое-что смыслю в этом деле. Мне не раз случалось завтракать холодной овсяной кашей, которую хозяйка уже собиралась выбросить на помойку, а бывало и так, что я делал вылазку в хлев и выпрашивал немного месива из отрубей - того самого, что предназначалось поросятам. Да уж кому-кому, а мне частенько приходилось уписывать свиное пойло.
- Свиное пойло! - вскричал Джонс, стукнув кулаком по столу. - Да если хотите знать, свиное пойло больше устраивает меня, чем...
Внезапно он замолчал, с легким удивлением глядя на появившегося у стола официанта.
- Что вы желаете заказать к обеду, джентльмены? - спросил тот.
- К обеду? - переспросил Джонс после минутной паузы. - К обеду? О, что-нибудь! Все равно что! Я никогда не замечаю, что я ем. Дайте мне немного холодной овсяной каши, если она у вас имеется, или кусок солонины. Впрочем, подавайте что хотите - мне это совершенно безразлично.
Официант с бесстрастным видом обернулся к Робинсону.
- Принесите и мне холодной овсяной каши, - сказал тот, метнув вызывающий взгляд на Джонса, - если найдется - вчерашней... Немного картофельных очистков и стакан снятого молока.
Наступило молчание. Джонс глубже уселся в кресло и сурово взглянул на Робинсона. Несколько секунд мужчины смотрели друг другу в глаза - вызывающе, неумолимо и напряженно. Затем Робинсон медленно повернулся в кресле и окликнул официанта, который удалялся, повторяя про себя названия заказанных блюд.
- Вот что, милейший, - сказал он, сурово нахмурив брови, - пожалуй, я немного изменю заказ. Вместо холодной овсяной каши я возьму... гм... да, я возьму горячую куропатку. Можете также принести мне парочку устриц и чашку бульона (а-ля тортю, консоме или что-нибудь в этом роде). Кстати, подайте уж и какой-нибудь рыбки, кусочек стилтонского сыра, немного винограду или грецких орехов.
Официант повернулся к Джонсу.
- Пожалуй, я закажу то же самое, - сказал Джонс и добавил: - Не забудьте захватить бутылку шампанского.
И теперь, когда Джонс и Робинсон сходятся вместе, они уже никогда больше не предаются воспоминаниям о бочонке из-под дегтя и о ящике от рояля.
ОБРАЗЧИК ДИАЛОГА,
при помощи которого легко показать, каким образом
можно навсегда излечить заядлого фокусника
от пристрастия к карточным фокусам
Присяжный фокусник, которому после партии в вист наконец удалось хитростью завладеть карточной колодой, говорит:
- Вам когда-нибудь случалось видеть карточные фокусы? Сейчас я покажу вам один, очень интересный. Возьмите карту.
- Благодарю вас. Мне не нужна карта.
- Да нет. Возьмите одну карту, любую, какую хотите, и я скажу, какую именно вы взяли.
- Кому скажете?
- Да вам скажу, вам. Я угадаю, какую именно карту вы взяли. Поняли? Берите же карту.
- Любую?
- Да.
- Любой масти?
- Да, да.
- Ну, хорошо. Погодите, я должен подумать. Дайте мне... Ну, скажем, дайте мне пикового туза.
- Господи боже ты мой! Да вы должны сами взять карту, из колоды.