рассказ... Во-вторых, я отнес его в "Южный край". И в-третьих (до
сих пор я того мнения, что в рассказе это самое главное), втретьих, он
был напечатан!
Гонорар я за него почему-то не получил, и это тем более
несправедливо, что едва он вышел в свет, как подписка и розница
газеты сейчас же удвоилась...
Те же самые завистливые, злые языки, которые пытались связать день
моего рождения с каким-то еще другим праздником, связали и факт
поднятия розницы с началом русско-японской войны.
Ну, да мы-то, читатель, знаем с вами, где истина...
Написав за два года четыре рассказа, я решил, что поработал
достаточно на пользу родной литературы, и решил основательно
отдохнуть, но подкатился 1905 год и подхватив меня, закрутил меня,
как щепку.
Я стал редактировать журнал "Штык", имевший в Харькове большой
успех, и совершенно за-бросил службу... Лихорадочно писал я,
рисовал карикатуры, редактировал и корректировал и на девятом
номере дорисовался до того, что генерал-губернатор Пешков
оштрафовал меня на 500 рублей, мечтая, что немедленно заплачу их
из карманных денег...
Я отказался по многим причинам, главные из которых были:
отсутствие денег и нежелание потворствовать капризам
легкомысленного администратора.
Увидев мою непоколебимость (штраф был без замены тюремным
заключением), Пешков спустил цену до 100 рублей.
Я отказался.
Мы торговались, как маклаки, и я являлся к нему чуть не десять
раз. Денег ему так и не удалось выжать из меня!
Тогда он, обидевшись, сказал:
- Один из нас должен уехать из Харькова!
- Ваше превосходительство! - возразил я. - Давайте предложим
харьковцам: кого они выберут?
Так как в городе меня любили и даже до меня доходили смутные слухи
о желании граждан увековечить мой образ постановкой памятника, то
г. Пешков не захотел рисковать своей популярностью.
И я уехал, успев все-таки до отъезда выпустить три номера журнала
"Меч", который был так популярен, что экземпляры его можно найти
даже в Публичной библиотеке.
В Петроград я приехал как раз на Новый год.
Опять была иллюминация, улицы были украшены флагами,
транспарантами и фонариками. Но я уж ничего не скажу. Помолчу!
И так меня иногда упрекают, что я думаю о своих заслугах больше,
чем это требуется обычной скромностью. А я, - могу дать честное
слово, - увидев всю эту иллюминацию и радость, сделал вид, что
совершенно не замечаю невинной хитрости и сентиментальных,
простодушных попыток муниципалитета скрасить мой первый приезд в
большой незнакомый город... Скромно, инкогнито, сел на извозчика и
инкогнито поехал на место своей новой жизни.
И вот - начал я ее.
Первые мои шаги были связаны с основанным нами журналом
"Сатирикон", и до сих пор я люблю, как собственное дитя, этот
прекрасный, веселый журнал (в год 8 руб., на полгода 4 руб.).
Успех его был наполовину моим успехом, и я с гордостью могу
сказать теперь, что редкий культурный человек не знает нашего
"Сатирикона" (на год 8 руб., на полгода 4 руб.).
В этом месте я подхожу уже к последней, ближайшей эре моей жизни,
и я не скажу, но всякий поймет, почему я в этом месте умолкаю.
Из чуткой, нежной, до болезненности нежной скромности, я умолкаю.
Не буду перечислять имена тех лиц, которые в последнее время мною
заинтересовались и желали со мной познакомиться. Но если читатель
вдумается в истинные причины приезда славянской депутации,
испанского инфанта и президента Фальера, то, может быть, моя
скромная личность, упорно державшаяся в тени, получит совершенно
другое освещение...
Аркадий АВЕРЧЕНКО
Резная работа
Недавно один петроградский профессор
забыл после операции в прямой кишке больного В. трубку (дренаж) в
пол-аршина длиной.
В операционной кипит работа.
- Зашивайте, - командует профессор. - А где ланцет? Только сейчас
тут был.
- Не знаю. Нет ли под столом?
- Нет. Послушайте, не остался ли он там?..
- Где?
- Да там же. Где всегда.
- Ну где же?!!
- Да в полости желудка.
- Здравствуйте! Больного уже зашили, так он тогда только вспомнил.
О чем вы раньше думали?!
- Придется расшить.
- Только нам и дела, что зашивать да расшивать. Впереди еще шесть
операций. Несите его.
- А ланцет-то?
- Бог с ним, новый купим. Он недорогой.
- Я не к тому. Я к тому, что в желудке остался.
- Рассосется. Следующего! Первый раз оперируетесь, больная?
- Нет, господин профессор, я раньше у Дубинина оперировалась.
- Aгa!.. Ложитесь. Накладывайте ей маску. Считайте! Ну? Держите
тут, растягивайте. Что за странность! Прощупайте-ка, коллега...
Странное затвердение. А ну-ка... Ну вот! Так я и думал... Пенсне!
Оригинал этот Дубинин. Отошлите ему, скажите - нашлось.
- А жаль, что не ланцет. Мы бы им вместо пропавшего
воспользовались... Зашивайте!
- А где марля? Я катушки что-то не вижу. Куда она закатилась?
- Куда, куда! Старая история. И что это у вас за мания - оставлять
у больных внутри всякую дрянь.
- Хорошая дрянь! Марля, батенька, денег стоит.
- Расшивать?
- Ну, из-за катушки... стоит ли?
- А к тому, что марля... в животе...
- Рассосется. Я один раз губку в желудок зашил, и то ничего.
- Рассосалась?
- Нет, но оперированный горчайшим пьяницей сделался.
- Да что вы!
- Натурально! Выпивал он потом, представьте, целую бутылку водки -
и ничего. Все губка впитывала. Но как только живот поясом потуже
стянет - так сразу как сапожник пьян.
- Чудеса!
- Чудесного ничего. Научный факт. В гостях, где выпивка была
бесплатная, он выпивал невероятное количество водки и вина и
уходил домой совершенно трезвый. Потом, дома уже - потрет руки,
jpjmer: "Ну-ка, рюмочку выпить, что ли!" И даванет себя кулаком в
живот. Рюмку из губки выдавит, закусит огурцом, походит - опять:
"Ну-ка, говорит, давнем еще рюмочку!.." Через час - лыка не вяжет.
Так пил по мере надобности... Совсем как верблюд в пустыне.