- Нет, нет! Ни за что. Твоей жизни будет грозить вечная опасность!
]r` булавка на твоей груди - слишком большой соблазн для уличных
разбойников. Они подсмотрят, подстерегут тебя вечером на улице и
отнимут булавку, а тебя убьют.
- А что же мне... с ней делать? - прошептал я обескураженно.
- Я уже придумала! - радостно и мелодично засмеялась жена. - Я
отдам ее переделать в брошку. Это к моему синему платью так
пойдет!
Я задрожал от ужаса.
- Милая! Но ведь... они могут убить тебя!
Лицо ее засияло решительностью.
- Пусть! Лишь бы ты был жив, мой единственный, мой любимый. А я -
что уж... Мое здоровье и так слабое... я кашляю...
Я залился слезами и бросился к ней в объятия. "Не прошли еще
времена христианских мучениц", - подумал я.
Я видел ее заботливость о себе повсюду.
Она сквозила во всякой мелочи. Всякий пустяк был пронизан
трогательной памятью обо мне, во всем и везде первое было - ее
мысль о том, чтобы доставить мне какое-нибудь невинное
удовольствие и радость.
Однажды я зашел к ней в спальню, и первое, что бросилось мне в
глаза, - был мужской цилиндр.
- Смотри-ка, - удивился я. - Чей это цилиндр?
Она протянула мне обе руки.
- Твой это цилиндр, мой милый!
- Что ты говоришь! Я же всегда ношу мягкие шляпы...
- А теперь - я хотела сделать тебе сюрприз и купила цилиндр. Ты
ведь будешь его носить, как подарок маленькой жены, не правда ли?
- Спасибо, милая... Только постой! Ведь он, кажется, подержанный!
Ну конечно же подержанный.
Она положила голову на мое плечо и застенчиво прошептала:
- Прости меня... Но мне, с одной стороны, хотелось сделать тебе
подарок, а с другой стороны, новые цилиндры так дороги! Я и купила
по случаю.
Я взглянул на подкладку.
- Почему здесь инициалы Б. Я., когда мои инициалы - А. А.?
- Неужели ты не догадался?.. Это я поставила инициалы двух слов:
"люблю тебя".
Я сжал ее в своих объятиях и залился слезами.
II
- Нет, ты не будешь пить это вино!
- Почему же, дорогая Катя? Один стаканчик...
- Ни за что... Тебе это вредно. Вино сокращает жизнь. А я вовсе не
хочу остаться одинокой вдовой на белом свете. Пересядь на это
место!
- Зачем?
- Там окно открыто. Тебя может продуть.
- О, я считаю сквозняк предрассудком!
- Не говори так... Я смертельно боюсь за тебя.
- Спасибо, мое счастье. Передай-ка мне еще кусочек пирога...
- Ни-ни... И не воображай. Мучное ведет к ожирению, к тучности, а
это страшно отражается на здоровье. Что я буду без тебя делать?
Я вынимал папиросу.
- Брось папиросу! Сейчас же брось. Разве ты забыл, что у тебя
легкие плохие?
- Да одна папир...
- Ни крошки! Ты куда? Гулять? Нет, милостивый государь! Извольте
надевать осеннее пальто. В летнем и не думайте.
Я заливался слезами и осыпал ее руки поцелуями.
- Ты - Монблан доброты!
Она застенчиво смеялась.
- Глупенький... Уж и Монблан... Вечно преувеличит!
Часто задавал я себе вопрос: "Чем и когда я отблагодарю ее? Чем
докажу я, что в моей груди помещается сердце, действительно
понимающее толк в доброте и человечности и способное откликнуться
на все светлое, хорошее".
Однажды, во время прогулки, я подумал: "Отчего у нас никогда не
случится пожар или не нападут разбойники? Пусть бы она увидела,
как я, спасший ее, сам, с улыбкой любви на устах, сгорел бы дотла
или с перерезанным горлом корчился бы у ее ног, шепча дорогое
имя".
Но другая мысль, здравая и практическая, налетела на свою пылкую
безрассудную подругу, смяла ее под себя, повергла в прах и,
победив, разлилась по утомленному непосильной работой мозгу.
"Ты дурак и эгоист, - сказала мне победительница. - Кому нужно
твое перерезанное горло и языки пламени. Ты умрешь, и хорошо... Но
после тебя останется бедная, бесприютная вдова, нуждающаяся,
обремененная копеечными заботами..."
- Нашел! - громко сказал я сам себе. - Я за-страхую свою жизнь в
ее пользу!
И в тот же день все было сделано. Страховое общество выдало мне
полис, который я, с радостным, восторженным лицом, преподнес
жене...
Через три дня я убедился, что полис этот и вся моя жизнь - жалкая
песчинка по сравнению с тем океаном любви и заботливости, в
котором я начал плавать.
Раньше ее отношение и хлопоты о моих удовольствиях были мне по
пояс, потом они повысились и достигали груди, а теперь это был
сплошной бушующий океан доброты, иногда с головой покрывавший меня
своими теплыми волнами, иногда исступленный. Это была какая-то
вакханалия заботливости, бурный и мощный взрыв судорожного
стремления украсить мою жизнь, сделать ее сплошным праздником.
- Радость моя! - ласково говорила она, смотря мне в глаза. - Ну,
чего ты хочешь? Скажи... Может быть, вина хочешь?
- Да я уже пил сегодня, - нерешительно возражал я.
- Ты мало выпил... Что значит какие-то полторы бутылки? Если тебе
это нравится - нелепо отказываться... Да, совсем забыла, - ведь я
приготовила тебе сюрприз: купила ящик сигар - крепкихпрекрепких!..
Я чувствую себя в раю.
Я объедаюсь тяжелыми пирогами, часами просиживаю у открытых окон,
и сквозной ветер ласково обдувает меня... Малейшая моя привычка и
желание раздувается в целую гору.
Я люблю теплую ванну - мне готовят такую, что я из нее выскакиваю
красный, как индеец. Я раньше всегда отказывался от теплого
пальто, предпочитая гулять в осеннем. Теперь со мной не только не
спорят, но даже иногда снабжают летним.
- Какова нынче погода? - спрашиваю я у жены.
- Тепло, милый. Если хочешь - можно без пальто.
- Спасибо. А что это такое - беленькое с неба падает? Неужели
снег?
- Ну уж и снег! Он совсем теплый.
Однажды я выпил стакан вина и закашлялся.
- Грудь болит, - сказал я.