нравственные качества и поступки. Мой альбом - честный откровенный
альбом, а ваши - это тайное сборище тайных преступников,
развратников и распутных женщин... Пошли вон!
Оттого ли, что было уже поздно, или оттого, что альбом был
просмотрен и впереди предстояла скука, - но гости после моих слов
немедленно разо-шлись.
Я остался один, открыл форточки, напустил свежего воздуха и стал
дышать. Было весело и уютно.
Если бы у моего альбома выросла рука - я пожал бы ее. Такой это
был хороший, пухлый, симпатичный альбом.
Специалист
Я бы не назвал его бездарным человеком... Но у него было во всякую
минуту столько странного, дикого вдохновения, что это удручало и
приводило в ужас всех окружающих... Кроме того, он был добр, и это
было скверно. Услужлив, внимателен - и это наполовину сокращало
долголетие его ближних.
До тех пор, пока я не прибегал к его услугам, у меня было чувство
благоговейного почтения к этому человеку: Усатов все знал, все мог
сделать и на всех затрудняющихся и сомневающихся смотрел с
чувством затаенного презрения и жалости.
Однажды я сказал:
- Экая досада! Парикмахерские закрыты, а мне нужно бы побриться.
Усатов бросил на меня удивленный взор.
- А ты сам побрейся.
- Я не умею.
- Что ты говоришь?! Такой пустяк. Хочешь, я тебя побрею.
- А ты... умеешь?
- Я?
Усатов улыбнулся так, что мне сделалось стыдно.
- Тогда, пожалуй.
Я принес бритву, простыню и сказал:
- Сейчас принесут мыло и воду.
Усатов пожал плечами.
- Мыло - предрассудок. Парикмахеры, как авгуры, делают то, во что
сами не верят. Я побрею тебя без мыла!
- Да ведь больно, вероятно.
Усатов презрительно усмехнулся:
- Садись.
Я сел и, скосив глаза, сказал:
- Бритву нужно держать не за лезвие, а за черенок.
- Ладно. В конце концов, это не так важно. Сиди смирно.
- Ой, - закричал я.
- Ничего. Это кожа не привыкла.
- Милый мой, - с легким стоном возразил я. - Ты ее сдерешь прежде,
чем она привыкнет. Кроме того, у меня по подбородку что-то течет.
- Это кровь, - успокоительно сказал он. - Мы здесь оставим, пока
присохнет, а займемся другой стороной.
Он прилежно занялся другой стороной. Я застонал.
- Ты всегда так стонешь, когда бреешься? - обеспокоенно спросил
он.
- Нет, но я не чувствую уха.
- Гм... Я, кажется, немножко его затронул. Впрочем, мы ухо сейчас
заклеим... Смотри-ка! Что это... У тебя ус отвалился?!
- Как - отвалился?
- Я его только тронул, а он и отвалился. Знаешь, у тебя бритва
слишком острая...
- Разве это плохо?
- Да. Это у парикмахеров считается опасным.
- Тогда, - робко спросил я. - Может, отложим до другого раза?
- Как хочешь. Не желаешь ли, кстати, постричься?
Он вынул ножницы для ногтей. Я вежливо, но твердо отказался.
Однажды вечером он сидел у нас и показывал жене какой-то мудреный
двойной шов, от которого материя лопалась вслед за первым
прикосновением.
- Милый, - сказала мне жена. - Кстати, я вспомнила: пригласи
настройщика для пианино. Оно адски расстроено.
Усатов всплеснул руками.
- Чего же вы молчите! Господи... Стоит ли тратиться на
настройщика, когда я...
- Неужели вы можете? - обрадовалась жена.
- Господи! Маленькое напряжение слуха...
- Но у тебя нет ключа, - возразил я.
- Пустяки! Можно щипцами для сахара.
Он вооружился щипцами и, подойдя к пианино, ударил кулаком по
высоким нотам.
Пианино взвизгнуло.
- Правая сторона хромает! Необходимо ее подтянуть.
Он стал подтягивать, но так как по ошибке обратил свое внимание на
левую сторону, то я счел нужным указать ему на это.
- Разве? Ну, ничего. Тогда я правую сторону подтяну сантиметра на
два еще выше.
Он долго возился, стуча по пианино кулаками, прижимал к деке ухо
так сильно, что даже измял его, а потом долго для чего-то ощупывал
педаль.
После этих хлопот отер пот со лба и озабоченно спросил:
- Скажи, дружище... Черные тебе тоже подвинтить?
- Что черные? - не понял я.
- Черные клавиши. Если тебе нужно, ты скажи. Их, кстати,
пустяковое количество.
Я взял из его рук щипцы и сухо сказал:
- Нет. Не надо.
- Почему же? Я всегда рад оказать эту маленькую дружескую услугу.
Ты не стесняйся.
Я отказался. Мне стоило немалых трудов потушить его энергию. Сам
он считал этот день непотерянным, потому что ему удалось вкрутить
ламповую горелку в резервуар и вывести камфарным маслом пятно с
бархатной скатерти.
Недавно он влетел ко мне и с порога озабоченно вскричал:
- К тебе не дозвонишься!
- Звонок оборвал кто-то. Вот приглашу монтера и заведу
электрические.
- Дружище! И ты это говоришь мне? Мне, который рожден
электротехником... Кто же тебе и проведет звонки, если не я...
На глазах его блестели слезы искренней радости.
- Усатов! - угрюмо сказал я. - Ты меня брил - и я после этого
приглашал двух докторов. Настраивал пианино - и мне пришлось звать
настройщика, столяра и полировщика.
- Ах, ты звал полировщика?! Миленький! Ты мог бы сказать мне, и я
бы...
Он уже снял сюртук и, не слушая моих возражений, засучивал рукава:
- Глаша! Пойди купи тридцать аршин проволоки. Иван! Беги в
электротехнический магазин на углу и приобрети пару кнопок и
звонков двойного давления.
Так как я сам ничего не понимал в проведении звонков, то странный
термин "звонок двойного давления" вызвал во мне некоторую надежду,
что электротехника - именно то, что можно было бы доверить моему