странному другу.
"Возможно, - подумал я, - что в этом-то он и специалист". Но когда
принесли проволоку, я недоверчиво спросил специалиста:
- Слушай... Ведь она не изолированная?
- От чего? - с насмешливым сожалением спросил Усатов.
- Что - от чего?
- От чего не изолированная?
- Ни от чего! Сама от себя.
- А для чего тебе это нужно?
Так как особенной нужды в этом я не испытывал, то молча
предоставил ему действовать.
- Отверстие в двери мы уже имеем. Надо протащить проволоку,
привязать к ней кнопку, а потом прибить в кухне звонок. Видишь,
как просто!
- А где же у тебя элементы?
- Какие элементы?
- Да ведь без элементов звонок звонить не будет!
- А если я нажму кнопку посильнее?
- Ты можешь биться об нее головой... Звонок будет молчалив, как
старый башмак.
Он задумался.
- Брось проволоку, - сказал я. - Пойдем обедать.
Ему все-таки было жаль расставаться со звонком. Он привязался к
этому несложному инструменту со всем пылом своей порывистой, дикой
души...
- Я возьму его с собой, - заявил он. - Вероятно, можно что-нибудь
еще с ним сделать.
Кое-что ему действительно удалось сделать.
Он привязал звонок к висячей лампе, непосредственно затем оторвал
эту лампу от потолка и непосредственно затем обварил моего
маленького сына горячим супом.
Недавно мне удалось, будучи в одном обществе, подслушать разговор
Усатова с худой, костлявой старухой болезненного вида.
- Вы говорите, что доктора не могут изгнать вашего застарелого
ревматизма? Я не удивляюсь... К сожалению, медицина теперь -
синоним шарлатанства.
- Что вы говорите!
- Уверяю вас. Вам бы нужно было обратиться ко мне. Лучшего
специалиста по ревматизму вы не найдете.
- Помогите, батюшка...
- О-о... должен вам сказать, что лечение пустяковое: ежедневно
ванны из теплой воды... градусов так 45 - 50... Утром и вечером по
чайной ложке брауншвейгской зелени на костяном наваре... или еще
лучше по два порошка цианистого кали в четыре килограмма. Перед
обедом прогулка - так, три-четыре квадратных версты, а вечером
вспрыскивание нафталином. Ручаюсь вам, что через неделю вас не
узнаешь!..
История болезни Иванова
Однажды беспартийный житель Петербурга Иванов вбежал, бледный,
растерянный, в комнату жены и, выронив газету, схватился руками за
голову.
- Что с тобой? - спросила жена.
- Плохо! - сказал Иванов. - Я левею.
- Не может быть! - ахнула жена. - Это было бы ужасно... тебе нужно
лечь в постель, укрыться теплым и натереться скипидаром.
- Нет... что уж скипидар! - покачал головой Иванов и посмотрел на
жену блуждающими, испуганными глазами. - Я левею!
- С чего же это у тебя, горе ты мое?! - простонала жена.
- С газеты. Встал я утром - ничего себе, чувствовал все время
беспартийность, а взял случайно газету...
- Ну?
- Смотрю, а в ней написано, что в Ченстохове губернатор запретил
читать лекцию о добывании азота из воздуха... И вдруг - чувствую
я, что мне его не хватает...
- Кого это?
- Да воздуху же!.. Подкатило под сердце, оборвалось, дернуло из
стороны в сторону... Ой, думаю, что бы это? Да тут же и понял:
левею!
- Ты б молочка выпил... - сказала жена, заливаясь слезами.
- Какое уж там молочко... Может, скоро баланду хлебать буду!
Жена со страхом посмотрела на Иванова.
- Левеешь?
- Левею...
- Может, доктора позвать?
- При чем тут доктор?!
- Тогда, может, пристава пригласить?
Как все почти больные, которые не любят, когда посторонние
подчеркивают опасность их положения, Иванов тоже нахмурился,
засопел и недовольно сказал:
- Я уж не так плох, чтобы пристава звать. Может быть, отойду.
- Дай-то Бог, - всхлипнула жена.
Иванов лег в кровать, повернулся лицом к стене и замолчал.
Жена изредка подходила к дверям спальни и прислушивалась. Было
слышно, как Иванов, лежа на кровати, левел.
Утро застало Иванова осунувшимся, похудевшим... Он тихонько
пробрался в гостиную, схватил газету и, убежав в спальню,
развернул свежий газетный лист.
Через пять минут он вбежал в комнату жены и дрожащими губами
прошептал:
- Еще полевел! Что оно будет - не знаю!
- Опять небось газету читал, - вскочила жена. - Говори! Читал?
- Читал... В Риге губернатор оштрафовал газету за указание очагов
холеры...
Жена заплакала и побежала к тестю.
- Мой-то... - сказала она, ломая руки. - Левеет.
- Быть не может?! - воскликнул тесть.
- Верное слово. Вчерась с утра был здоров, беспартийность
чувствовал, а потом оборвалась печенка и полевел!
- Надо принять меры, - сказал тесть, надевая шапку. - Ты у него
отними и спрячь газеты, а я забегу в полицию, заявку господину
приставу сделаю.
Иванов сидел в кресле, мрачный, небритый, и на глазах у всех
kebek. Тесть с женой Иванова стояли в углу, молча смотрели на
Иванова, и в глазах их сквозили ужас и отчаяние.
Вошел пристав.
Он потер руки, вежливо раскланялся с женой Иванова и спросил
мягким баритоном:
- Ну, как наш дорогой больной?
- Левеет!
- А-а! - сказал Иванов, поднимая на пристава мутные, больные
глаза. - Представитель отживающего полицейско-бюрократического
режима! Нам нужна закономерность...
Пристав взял его руку, пощупал пульс и спросил: