- Как вы себя сейчас чувствуете?
- Мирнообновленцем!
Пристав потыкал пальцем в голову Иванова:
- Не готово еще... Не созрел! А вчера как вы себя чувствовали?
- Октябристом, - вздохнул Иванов. - До обеда - правым крылом, а
после обеда левым...
- Гм... плохо! Болезнь прогрессирует сильными скачками...
Жена упала тестю на грудь и заплакала.
- Я, собственно, - сказал Иванов, - стою за принудительное
отчуждение частновладельч...
- Позвольте! - удивился пристав. - Да это кадетская программа...
Иванов с протяжным стоном схватился за голову.
- Значит... я уже кадет!
- Все левеете?
- Левею. Уходите! Уйдите лучше... А то я на вас все смотрю и
левею.
Пристав развел руками... Потом на цыпочках вышел из комнаты.
Жена позвала горничную, швейцара и строго за-претила им приносить
газеты. Взяла у сына томик "Робинзона Крузо" с раскрашенными
картинками и понесла мужу.
- Вот... почитай. Может, отойдет.
Когда она через час заглянула в комнату мужа, то всплеснула руками
и, громко закричав, бросилась к нему.
Иванов, держась за ручки зимней оконной рамы, жадно прильнул
глазами к этой раме и что-то шептал...
- Господи! - воскликнула несчастная женщина. - Я и забыла, что у
нас рамы газетами оклеены... Ну, успокойся, голубчик, успокойся!
Не смотри на меня такими глазами... Ну, скажи, что ты там прочел?
Что там такое?
- Об исключении Колюбакина... Ха-ха-ха! - проревел Иванов,
шатаясь, как пьяный. - Отречемся от старого ми-и-и...
В комнату вошел тесть.
- Кончено! - прошептал он, благоговейно снимая шапку. - Беги за
приставом...
Через полчаса Иванов, бледный, странно вытянувшийся, лежал в
кровати со сложенными на груди руками. Около него сидел тесть и
тихо читал под нос эрфуртскую программу. В углу плакала жена,
окруженная перепуганными, недоумевающими детьми.
В комнату вошел пристав.
Стараясь не стучать сапогами, он подошел к постели Иванова,
пощупал ему голову, вынул из его кармана пачку прокламаций, какойто
металлический предмет и, сокрушенно качнув головой, сказал:
- Готово! Доспел.
Посмотрел с сожалением на детей, развел руками и сел писать
проходное свидетельство до Вологодской губернии.
Спермин
Это была самая скучная, самая тоскливая сессия Думы.
Вначале еще попадались некоторые неугомонные читатели газет,
которые после долгого сладкого зевка оборачивались к соседу по
месту в трамвае и спрашивали:
- Ну, как Дума?
А потом и эти закоренелые политики как-то вывелись...
Голодным, оборванным газетчикам приходилось долго и упорно бежать
за прохожим, заскакивая вперед, растопыривая руки и с мольбой в
голосе крича:
- Интересная газета!! Бурное заседание Государственной Думы!!
- Врешь ты все, брат, - брезгливо говорил прохожий. - Ну, какое
там еще бурное?..
- Купите, ваше сиятельство!
- Знаем мы эти штуки!..
Отодвинув рукой ослабевшего от голода, истомленного нуждой
газетчика, прохожий шагал дальше, а газетчик в слепой,
предсмертной тоске метался по улице, подкатывался под извозчиков
и, хрипло стеная, кричал:
- Интересная газета! На Малой Охте чухонка любовника топором
зарубила!! Купите, сделайте милость!
И жалко их было, и досадно.
Неожиданно среди общего сна и скуки, как удар грома, грянул
небывалый скандал в Думе.
Скандал был дикий, нелепый, ни на чем не основанный, но все ожило,
зашевелилось, заговорило, как будто вспрыгнуло живительным летним
дождиком.
Негодованию газет не было предела.
- После долгой спячки и пережевывания никому не нужной вермишели
Дума наконец проснулась довольно своеобразно и самобытно: правый
депутат Карнаухий закатил такой скандал, подобного которому еще не
бывало... Встреченный во время произнесения своей возмутительной
речи с трибуны общим шиканьем и протестами, Карнаухий выругался
непечатными словами, снял с ноги сапог и запустил им в
председательствующего... Когда к нему бросились депутаты, он
выругал всех хамами и дохлыми верблюдами и потом, схватив стул,
разбил голову депутату Рыбешкину. Когда же наконец прекратятся эти
возмутительные бесчинства черносотенной своры?! Исключение наглого
хулигана всего на пять заседаний должно подлить лишь масла в
огонь, так как ободрит других и подвинет на подобные же
бесчинства! Самая лучшая мера воздействия на подобных господ - суд
и лишение депутатского звания!
Газетчики уже не бегали, стеная, за прохожими. Голодное выражение
сверкавших глаз сменилось сытым, благодушным...
Издателю большой ежедневной газеты Хваткину доложили, что к нему
явился депутат Карнаухий и требует личного с ним свидания.
- Какой Карнаухий? Что ему надо? - поморщился издатель. - Ну, черт
с ним, проси.
Рассыльный ушел. Дверь скрипнула, и в кабинет, озираясь, тихо
вошел депутат Карнаухий.
Он подошел к столу, придвинув к себе стул, сел лицом к лицу с
издателем и, прищурившись, молча стал смотреть в издателево лицо.
Издатель подпер голову руками, облокотился на стол и тоже долго,
будто любуясь, смотрел в красное широкое лицо своего гостя.
- Ха-ха-ха! - раскатился издатель неожиданным хохотом.
- Хо-хо-хо! - затрясся всем своим грузным телом Карнаухий.
- Хи-хи-хи!
- Го-го-го!
- Хе!
- Гы!
- Да и ловкач же ты, Карнаухий!
Сквозь душивший его хохот Карнаухий скромно заявил:
- Чего ж ловкач... Как условлено, так и сделано. Доне муа того
кельк-шозу, который в той железной щикатулке лежит!
Издатель улыбнулся.
- Как условлено?
- А то ж!
Издатель встал, открыл шкапчик, вынул несколько кредиток и,