- Пойдемте, - согласились оба молодых человека с ложками в
петлицах и миловидной розовой сыпью на лицах. - Мы с
удовольствием. Нас уже давно не чествовали.
- Что вы говорите! Ну и народ пошел. Нет, я не такой. Я обнажаю
перед вами свою бедную мыслями голову, склоняю ее перед вами и
звонко, прямо, открыто говорю: "Добро пожаловать!"
- Я с вами на извозчике поеду, - попросился левый. - А то, знаете,
мелких что-то нет.
- Пожалуйста! Так, с ложечкой в петлице и поедете?
- Конечно. Пусть ожиревшие филистеры и гнилые ипохондрики смеются
- мы выявляем себя, как находим нужным.
- Очень просто, - согласился я. - Всякий живет как хочет. Вот и я,
например. У меня вам кое-что покажется немного оригинальным, да
ведь вы же не из этих самых... филистеров и буржуев!
- О, нет. Оригинальностью нас не удивишь.
- То-то и оно.
IV
Приехали ко мне. У меня уже кое-кто: человек десять - двенадцать
моих друзей, приехавших познакомиться поближе с провозвестниками
нового искусства.
- Знакомьтесь, господа. Это все народ старозаветный, закоренелый,
вы с ними особенно не считайтесь, а что касается вас, молодых,
гибких пионеров, то я попросил бы вас подчиниться моим домашним
правилам и уставам. Раздевайтесь, пожалуйста.
- Да мы уж пальто сняли.
- Нет, чего там пальто. Вы совсем раздевайтесь.
Молодые люди робко переглянулись:
- А зачем же?
- Чествовать вас будем.
- Так можно ведь так... не раздеваясь.
- Вот оригиналы-то! Как же так, не раздеваясь, можно вымазать ваше
тело малиновым вареньем?
- Почему же... вареньем? Зачем?
- Да уж так у меня полагается. У каждого, как говорится, свое. Вы
bex`ere на поднос дохлую крысу, пару карамельных бумажек и
говорите: это картина. Хорошо! Я согласен! Это картина. Я у вас
даже купил ее. "Американца в Москве" тоже купил. Это ваш способ. А
у меня свой способ чествовать молодые, многообещающие таланты: я
обмазываю их малиновым вареньем, посыпаю конфетти и, наклеив на
щеки два куска бумаги от мух, усаживаю чествуемых на почетное
место. Есть вы будете особый салат, приготовленный из кусочков
обоев, изрубленных зубных щеток и теплого вазелина. Не правда ли,
оригинально? Запивать будете свинцовой примочкой. Итак, будьте
добры, разденьтесь. Эй, люди! Приготовлено ли варенье и конфетти?
- Да нет! Мы не хотим... Вы не имеете права...
- Почему?!
- Да что же это за бессмыслица такая: взять живого человека,
обмазать малиновым вареньем, обсыпать конфетти! Да еще накормить
обоями с вазелином... Разве можно так? Мы не хотим. Мы думали, что
вы нас просто кормить будете, а вы... мажете. Зубные щетки
рубленые даете... Это даже похоже на издевательство!.. Так нельзя.
Мы жаловаться будем.
- Как жаловаться? - яростно заревел я. - Как жаловаться? А я
жаловался кому-нибудь, когда вы мне продавали пятиногих синих
свиней и кусочки жести на деревянной доске? Я отказывался?! Вы
говорили: мы самоопределяемся. Хорошо! Самоопределяйтесь. Вы мне
говорили - я вас слушал. Теперь моя очередь... Что?! Нет уж,
знаете... Я поступал по-вашему, я хотел понять вас - теперь
понимайте и вы меня. Эй, люди! Разденьте их! Мажь их, у кого там
варенье. Держите голову им, а я буду накладывать в рот салат...
Стой, брат, не вырвешься. Я тебе покажу сумерки насущного! Вы
самоопределяетесь - я тоже хочу самоопределиться...
V
Молодые люди стояли рядышком передо мной на коленях, усердно
кланялись мне в ноги и, плача, говорили:
- Дяденька, простите нас. Ей-богу, мы больше никогда не будем.
- Чего не будете?
- Этого... делать... Таких картин делать...
- А зачем делали?
- Да мы, дяденька, просто думали: публика глупая, хотели шум
сделать, разговоры вызвать.
- А зачем ты вот, тот, левый, зачем крысу на поднос повесил?
- Хотел как чуднее сделать.
- Ты так глуп, что у тебя на что-нибудь особенное, интересное даже
фантазии не хватило. Ведь ты глуп, братец?
- Глуп, дяденька. Известно, откуда у нас ум?!
- Отпустите нас, дяденька. Мы к маме пойдем.
- Ну ладно. Целуйте мне руку и извиняйтесь.
- Зачем же руку целовать?
- Раздену и вареньем вымажу! Ну?!
- Вася, целуй ты первый... А потом я.
- Ну, бог с вами... Ступайте.
VI
Провозвестники будущего искусства встали с колен, отряхнули брюки,
вынули из петлиц ложки и, сунув их в карман, робко, гуськом вышли
в переднюю.
В передней, натягивая пальто, испуганно шептались:
- Влетели в историю! А я сначала думал, что он такой же дурак, как
и другие.
- Нет, с мозгами парень. Я было испугался, когда он на меня
jphw`r| стал. Вдруг, думаю, подносом по голове хватит!
- Слава Богу, дешево отделались.
- Это его твоя крыса разозлила. Придумал ты действительно: дохлую
крысу на поднос повесил!
- Ну, ничего. Уж хоть ты на меня не кричи. Я крысу выброшу, а на
пустое место стеариновый огарок на носке башмака приклею. Оно и
прочнее. Пойдем, Вася, пойдем, пока не догнали.
Ушли, объятые страхом...
Русалка
- Вы кашляете? - учтиво спросил поэта Пеликанова художник Кранц.
- Да, - вздохнул бледный поэт. - И кроме того, у меня насморк.
- Где же это вы его схватили?
- На реке. Вчера всю ночь на берегу просидел. И нога, кроме того,
ломит.
- Так, так, - кивнул головой третий из компании - угрюмый Дерягин.
- Рыбу ловили, с ума сошли или просто так?
- Просто так. Думал.
- Просто так? Думал? О чем же вы думали?
Пеликанов встал и закинул длинные светлые волосы за уши.
- О чем я думал? Я думал о них... о прекрасных, загадочных,
которые всплывают в ночной тиши на поверхность посеребренной луной
реки и плещутся там между купами задумчивой осоки, напевая свои
странные, чарующие, хватающие за душу песенки и расчесывая
гребнями длинные волосы, в которых запутались водоросли...