Признаться ли? Эта часть тела не произвела на меня приятного
впечатления.
Но, в общем, передо мной лежало преаппетитное создание, и я
благословлял провидение, что оно послало такое утешение одинокому
бродяге и забулдыге.
Она лежала на моей постели, блестя влажным телом, закинув руки за
голову и молча поглядывая на меня глазами, в которых сквозил тупой
животный страх.
- Не бойся! - ласково сказал я. - Старина Кранц не сделает тебе
зла.
И я прильнул губами к ее полуоткрытым розовым губкам.
Гм... Признаться ли вам: многих женщин мне приходилось целовать на
своем веку, но никогда я не чувствовал такого запаха рыбы, как в
данном случае. Я люблю запах рыбы - он отдает морем, солью и
здоровьем, но я никогда бы не стал целоваться с окунем или
карасем.
- Я думаю, - спросил я, нерешительно обнимая ее за талию, - вы
питаетесь главным образом рыбой?
- Рыбы... - пролепетала она, щуря свои прекрасные печальные глаза.
- Дай мне рыбы.
- Ты проголодалась, бедняжка? Сейчас, моя малютка, я принесу
тебе...
Я достал из ящика, служившего мне буфетом, кусок холодной жареной
рыбы и подал ей.
- Ай, - закричала она плаксиво. - Это не рыба. Рыбы-ы... Дай рыбы.
- Милая! - ужаснулся. - Неужели ты ешь сырую рыбу?.. Фи, какая
гадость...
Тем не менее пришлось с большими усилиями достать ей живой рыбы...
Как сейчас помню: это были карась и два маленьких пескаря. Она
кивнула головой, схватила привычной рукой карася и, откусив ему
голову, выплюнула, как обыкновенная женщина - косточку персика.
Rekn же карасиное моментально захрустело на ее зубах. Вы
морщитесь, господа, но должен сказать правду: пескарей она съела
целиком, с головой и внутренностями... Такой уж, видно, у них
обычай.
- Воды, - прошептала она своими коралловыми губками. - Воды...
"Беднягу томит жажда", - подумал я.
Принес ей большую глиняную кружку, наполненную водой, и приставил
заботливо ко рту.
Но она схватила кружку и, приподнявшись, с видимым удовольствием
окатила себя с хвоста до головы водой, после чего рухнула обратно
на постель и завизжала от удовольствия.
- Милая, - сухо сказал я. - Нельзя ли без этого? Ты мне испортила
всю постель. Как я лягу?
- Воды! - капризно крикнула она.
- Обойдешься и так! Вон вода ручьями течет с постели. Как не
стыдно, право.
Действительно, одеяло и подушка были мокрые, хоть выжми, и вода
при каждом движении пленницы хлюпала в постели.
- Воды!!
- А чтоб тебя, - прошептал я. - Н?а воду. Мокни! Только уж извини,
голубушка... Я рядом с тобой не лягу... Мне вовсе не интересно
схватить насморк.
Второй ковш воды успокоил ее. Она улыбнулась, кивнула мне головой
и начала шарить в зеленых волосах своими прекрасными круглыми
руками.
- Что вы ищете? - спросил я.
Но она уже нашла - гребень. Это был просто обломок рыбьего хребта
с костями, в виде зубьев гребня, причем на этих зубьях кое-где
рыбье мясо еще не было объедено.
- Неужели ты будешь причесываться этой дрянью? - поморщился я.
Она промолчала и стала причесываться, напевая тихую, жалобную
песенку.
Я долго сидел у ее хвоста, слушая странную, тягучую мелодию без
слов, потом встал и сказал:
- Песенка хорошая, но мне пора спать. Спокойной ночи.
Лежа навзничь, она смотрела своими печальными глазами в потолок, а
ее губки продолжали тянуть одну и ту же несложную мелодию.
Я лег в углу на разостланном пальто и пролежал так с полчаса с
открытыми глазами. Она все пела.
- Замолчи же, милая, - ласково сказал я. - Довольно. Мне спать
хочется. Попела - и будет.
Она тянула, будто не слыша моей просьбы. Это делалось скучным.
- Замолчишь ли ты, черт возьми?! - вскипел я. - Что это за
безобразие?! Покоя от тебя нет!!
Услышав мой крик, она обернулась, посмотрела на меня внимательно
испуганными глазами и вдруг крикнула своими коралловыми губками:
- Куда тащишь, черт лысый, Михеич?! Держи влево! Ох, дьявол! Опять
сеть порвал!
Я ахнул.
- Это что такое? Откуда это?!
Ее коралловые губки продолжали без всякого смысла:
- Лаврушка, черт! Это ты водку вылопал? Тебе не рыбачить, а
сундуки взламывать, пес окаянный...
Очевидно, это был весь лексикон слов, которые она выучила,
подслушав у рыбаков.
Долго она еще выкрикивала разные упреки неизвестному мне Лаврушке,
перемежая это приказаниями и нецензурными рыбацкими
ругательствами.
Забылся я сном лишь перед рассветом.
Яркое солнце разбудило меня. Я лежал на разостланном пальто, а в
кровати спала моя пленница, разметав руки, которые при дневном
свете оказались тоже зеленоватыми. Волосы были светло-зеленые,
похожие на водоросли, и так как влага на них высохла, пряди их
стали ломаться. Кожа, которая была в воде такой гладкой и нежной,
теперь стала шероховатой, сморщенной. Грудь тяжело дышала, а хвост
колотился о спинку кровати так сильно, что чешуя летела клочьями.
Услышав шум моих шагов, пленница открыла зеленые глаза и
прохрипела огрубевшим голосом:
- Воды! Воды, проклятый Лаврушка, чтобы ты подох! Нету на тебя
пропасти!
Поморщившись, я пошел на реку за водой, принес ковш и, только
войдя в комнату, почувствовал, как тяжел и удушлив воздух в
комнате: едкий рыбный запах, казалось, пропитал все...
Хрипло бормоча что-то, она стала окачиваться водой, а я сел на
пальто и стал размышлять, хорошо ли, что я связался с этим нелепым
существом: она ела рыбу, как щука, орала всю ночь нецензурные
слова, как матрос, от нее несло рыбой, как от рыночной
селедочницы.
- Знаете что... - нерешительно сказал я, подходя к ней... - Не
лучше ли вам на реку обратно... а? Идите себе с Богом. И вам
лучше, и мне покойнее.
- Тащи невод, Лаврушка! - крикнула она. - Если веревка лопнет -
ухи оборву!
- Ну и словечки, - укоризненно сказал я. - Будто пьяный мужик.
Ну... довольно-с!
Преодолевая отвращение от сильного рыбного запаха, я взял ее на