Через три недели книжка не появлялась у меня подряд четыре дня,
потом, появившись однажды, исчезла на целую неделю, потом ее не
было десять дней...
Самый длительный срок был полтора месяца.
Катя принесла мне ее в этот раз, будучи в очень веселом
настроении, сияющая, оживленная:
- Барин просили меня сейчас же возвращаться, не дожидаясь. Книжку
я оставлю; когда-нибудь зайду.
Да так и не зашла.
Это было, очевидно, там последнее - самое краткое свидание.
Это была ликвидация.
Счастливица ты, Катя! Бедная ты - та, другая!
Желтеет и коробится обложка Мопассана. Лежит эта книга на шкапу,
уже ненужная, и покрывается она пылью.
Это пыль тления, это смерть.
На "Французской выставке за сто лет"
- Посмотрим, посмотрим... Признаться, не верю я этим французам.
- Почему?
- Так как-то... Кричат: "Искусство, искусство!" А что такое
hqjsqqrbn, почему искусство? - никто не знает.
- Я вас немного не понимаю, - что вы хотите сказать словами -
почему искусство?
- Да так: я вот вас спрашиваю - почему искусство?
- То есть как - почему?
- Да так! Вот небось и вы даже не ответите, а то французские какието
живописцы. Наверное, все больше из декадентов.
- Почему же уж так сразу и декаденты? Ведь декаденты недавно
появились, а эта выставка за сто лет.
- Ну, половина, значит, декадентов. Вы думаете что! Им же все
равно.
- Давайте лучше рассматривать картины.
- Ну, давайте. Вы рассматривайте ту, желтую, а я эту.
- Что ж тут особенного рассматривать - вот я уже и рассмотрел.
- Нельзя же так скоро. Вы еще посмотрите на нее.
- Да куда ж еще смотреть?! Все видно как на ладони: стол, на столе
яблоки, апельсины, какая-то овощь. Интересно, как она называется?
- А какой номер?
- Сто двадцать седьмой.
- Сейчас... Гм! Что за черт! В каталоге эта картина называется
"Лесная тишина". Как это вам понравится?! У этих людей все с
вывертом... Он не может прямо и ясно написать: "Стол с яблоками"
или "Плоды". Нет, ему, видите ли, нужно что-нибудь этакое почуднее
придумать! Лесная тишина! Где она тут? А потом возьмет он,
нарисует лесную тишину и подпишет: "Стол с апельсином". А я вам
скажу прямо: такому молодцу не на выставке место, а в сумасшедшем
доме!
- Ну, может быть, это ошибка. Мало ли что бывает: типографщик
напился пьяный и допустил ошибку.
- Допустим. Пойдем дальше. А это что за картина? Ну... голая
женщина - это еще ничего. Искусство там, натура, как вообще...
Какая-нибудь этакая Далила или Семирамида. Какой номер? Двести
восемнадцать? Посмотрим. Вот тебе! Я ж говорю, что у этих людей
вместо головы коробка от шляпы! И это называется "новым
искусством"! Новыми путями! Может, скажете - опять типографская
ошибка? Нарисована голая женщина, а в каталоге ее называют: "Вид с
обрыва"! Нет-с, это не типографская ошибка, а тенденция! Как бы
почудней, как бы позабористее на голову стать. Эх вы! Просвещенные
мореплаватели!
- Это не англичане, а французы.
- Я и говорю. И я уверен, что вся выставка в стиле "О, закрой свои
голубые ноги". Это что? Четыреста одиннадцатый? Лошадки на лугу
пасутся. Как оно там? Ну конечно! Они это называют "Заседание
педагогического совета"!
- А знаете - это мне нравится. Тут есть какая-то сатира... Гм!
Ненормальная постановка дела высшего образования в России. Проект
Кассо...
- Нет! Нет! Вы посмотрите! Тут нормальному человеку можно с ума
сойти! Я бы за это новое искусство в Сибирь ссылал! Вы видите?
Нарисован здоровенный мужчинище с бородой, а под этим номером
творец сего увража в каталоге пишет: "Моя мать"... Его мать! Да я
б его... Нет, не могу больше! Я им сейчас покажу, как публику
обманывать. Ты, милый мой, хоть и декадент, а тюрьма и для
декадентов, и для недекадентов одинаковая! Эй, кто тут! Вы
капельдинер? Билеты отбираете? За что? Может, и у вас новое
течение? Посмотрите вашими бесстыдными глазами, - кто это может
допустить?! Это какой номер? Девяносто пятый? Мужчина с бородой? А
в каталоге что? Девяносто пятый - "Моя мать"? Мать с бородой? Юлия
O`qrp`m`? Или зарвавшаяся наглость изломанных идиотов, которым все
прощается? Я вас спрашиваю! Что вы мне на это скажете?
- Что я скажу? Позвольте ваш каталог... Вы сейчас откуда?
- Мы, миленький мой, сейчас из такого места, которое не вам чета!
Там художники хранят святые старые традиции! Одним словом - с
академической выставки, которая...
- Вы бы, господин, если так экономите, то уж не кричали бы, - ведь
у вас каталог-то не нашей, а чужой выставки.
Одинокий
Бухгалтер Казанлыков говорил жене:
- Мне его так жаль... Он всегда одинок, на него почти никто не
обращает внимания, с ним не разговаривают... Человек же он с виду
вполне корректный, приличный, и в конце концов не помешает же он
нам! Он такой же банковский чиновник, как и я. Ты ничего не имеешь
против? Я пригласил его к нам на сегодняшний вечер.
- Пожалуйста! - полуудивленно отвечала жена. - Я очень рада.
Гости собрались в десять часов. Пили чай, поздравляли хозяина с
днем ангела и весело подшучивали над молодой парочкой: сестрой
бухгалтера Казанлыкова и ее женихом, студентом Аничкиным.
В десять часов явился тот самый вполне приличный господин, о
котором Казанлыков беседовал с женой... Был он высок, прям, как
громоотвод, имел редкие, крепкие, как стальная щетка, волосы и
густые черные удивленные брови. Одет был в черный сюртук, наглухо
застегнутый, делавший похожим его стан на валик от оттоманки,
говорил тихо и вежливо, но внушительно, заставляя себя
выслушивать.
Чай пил с ромом.
Выпив два стакана, от третьего отказался и, посмотрев благосклонно
на хозяина, спросил:
- Деточки есть у вас?
- Ожидаю! - улыбнулся Казанлыков, указав широким, будто
извиняющимся жестом на жену, которая сейчас же вспыхнула и сделала
такое движение, которое свойственно полным людям, когда они хотят
уменьшить живот.
Одинокий господин солидно посмотрел на живот хозяйки.
- Ожидаете? Да... Гм... Опасное дело это - рождение детей.
- Почему? - спросил Казанлыков.