превосход. Купил на всякий слу. карамель. Остаюсь твой счастливый
муж, а вскорости и счастли. отец!!!?! Ого-го-го!!"
"Бедняга помешается от счастья", - подумал я, взбегая по лестнице
его квартиры.
Дверь отворил мне сам муж Митя.
- Здравствуй, дружище! Что это у тебя такое рас-терянное лицо?
Можно поздравить?
- Поздравь, - сухо ответил он.
- Жена благополучна? Здорова?
- Ты, вероятно, спрашиваешь о той жалкой кляче, которая валяется в
спальне? Они еще, видите ли, не пришли в себя... ха-ха!
Я откачнулся от него.
- Послушай... ты в уме? Или от счастья помешался?
Муж Митя сардонически расхохотался:
- Ха-ха! Можешь поздравить... пойдем, покажу.
- Он в колыбельке, конечно?
- В колыбельке - черта с два! В корзине из-под белья!
Ничего не понимая, я пошел за ним и, приблизившись к громадной
корзине из-под белья, с любопытством заглянул в нее.
- Послушай! - закричал я, отскочив в смятении. - Там, кажется,
два!
- Два? Кажется, два? Ха-ха! Три, черт меня возьми, три!! Два
наверху, а третий куда-то вниз забился. Я их свалил в корзину и
жду, пока эта идиотка акушерка и воровка нянька не начнут
пеленать...
Он утер глаза кулаком. Я был озадачен.
- Черт возьми... Действительно! Как же это случилось?
- А я почем знаю? Разве я хотел? Еще радовался, дурак: большой,
толстый мальчишка!
Он покачал головой.
- Вот тебе и инженер!
Я попробовал утешить его:
- Да не печалься, дружище. Еще не все потеряно...
- Да как же! Теперь я погиб...
- Почему?
- Видишь ли, пока что я лишился всех своих сорочек и простынь,
которые нянька сейчас рвет в кухне на пеленки. У меня забрали все
наличные деньги на покупку еще двух колыбелей и наем двух мамок...
Ну... и жизнь моя в будущем разбита. Я буду разорен. Всю эту
тройку негодяев приходится кормить, одевать, а когда подрастут -
учить... Если бы они были разного возраста, то книги и платья
старшего переходили бы к среднему, а потом к младшему... Теперь же
книги нужно покупать всем вместе, в гимназию отдавать сразу, а
jncd` они подрастут, то папирос будут воровать втрое больше...
Пропало... все пропало... Это жалкое, пошлое творение, когда
очнется, попросит показать ей ребенка, а которого я ей предъявлю?
Я думаю всех вместе показать - она от ужаса протянет ноги... как
ты полагаешь?
- Дружище! Что ты говоришь! Еще на днях ты спрашивал у нее: "А чья
это ручка? Чьи ушки?"
- Да... Попались бы мне теперь эти ручки и губки! О, черт возьми!
Все исковеркано, испорчено... Так хорошо началось... Свивальнички,
колыбельки... инженер...
- Чем же она виновата, глупый ты человек? Это закон природы.
- Закон? Беззаконие это! Эй, нянька! Принеси колыбельки для этого
мусора! Вытряхивай их из корзины! Да поставь им на спине чернилами
метки, чтобы при кормлении не путать... О Господи!
Выходя, я натолкнулся в полутемной передней на какую-то громадную
жестяную коробку. Поднявши, прочел:
"Детская карамель И. Кукушкина. С географическими описаниями для
самообразования".
Неизлечимые
Спрос на порнографическую литературу упал.
Публика начинает интересоваться сочинениями по истории и
естествознанию.
(Книжн. известия)
Писатель Кукушкин вошел, веселый, радостный, к издателю Залежалову
и, усмехнувшись, ткнул его игриво кулаком в бок.
- В чем дело?
- Вещь!
- Которая?
- Ага! Разгорелись глазки? Вот тут у меня лежит в кармане. Если
будете паинькой в рассуждении аванса - так и быть, отдам!
Издатель нахмурил брови.
- Повесть?
- Она. Ха-ха! То есть такую машину закрутил, такую, что небо
содрогнется! Вот вам наудачу две-три выдержки.
Писатель развернул рукопись.
- "...Темная мрачная шахта поглотила их. При свете лампочки была
видна полная волнующаяся грудь Лидии и ее упругие бедра, на
которые Гремин смотрел жадным взглядом. Не помня себя, он
судорожно прижал ее к груди, и все заверте..."
- Еще что? - сухо спросил издатель.
- Еще я такую штучку вывернул: "Дирижабль плавно взмахнул крыльями
и взлетел... На руле сидел Маевич и жадным взором смотрел на
Лидию, полная грудь которой волновалась и упругие выпуклые бедра
дразнили своей близостью. Не помня себя, Маевич бросил руль,
остановил пружину, прижал ее к груди, и все заверте..."
- Еще что? - спросил издатель так сухо, что писатель Кукушкин в
ужасе и смятении посмотрел на него и опустил глаза.
- А... еще... вот... Зззаб... бавно! "Линевич и Лидия, стесненные
тяжестью водолазных костюмов, жадно смотрели друг на друга сквозь
круглые стеклянные окошечки в головных шлемах... Над их головами
шмыгали пароходы и броненосцы, но они не чувствовали этого. Сквозь
неуклюжую, мешковатую одежду водолаза Линевич угадывал полную
волнующуюся грудь Лидии и ее упругие выпуклые бедра. Не помня
себя, Линевич взмахнул в воде руками, бросился к Лидии, и все
заверте..."
- Не надо, - сказал издатель.
- Что не надо? - вздрогнул писатель Кукушкин.
- Не надо. Идите, идите с Богом.
- В-вам... не нравится? У... у меня другие места есть... Внучек
увидел бабушку в купальне... А она еще была молодая...
- Ладно, ладно. Знаем! Не помня себя, он бросился к ней, схватил
ее в объятия, и все заверте...
- Откуда вы узнали? - ахнул, удивившись, писатель Кукушкин. -
Действительно, так и есть у меня.
- Штука нехитрая. Младенец догадается! Теперь это, брат Кукушкин,
уже не читается. Ау! Ищи, брат Кукушкин, новых путей.
Писатель Кукушкин с отчаянием в глазах почесал затылок и
огляделся:
- А где тут у вас корзина?
- Вот она, - указал издатель.
Писатель Кукушкин бросил свою рукопись в корзину, вытер носовым
платком мокрое лицо и лаконично спросил:
- О чем нужно?
- Первее всего теперь читается естествознание и исторические