только волны. Они били по купальне, раскачивали фанерный щит с надписью:
"ВПЛЫВ ПОСТОРОННИМ СТРОГО -ВОСПРЕЩАЕТСЯ" - и заставляли тоскливо скрипеть
доски помоста.
Фельетон восемнадцатый
...ДЛЯ ПОТОМКОВ
ДНЕВНИК. БОМАРШОВА-МЛАДШЕГО
25 июля
Я сам расскажу о папе и о себе.
Ах, как трудно будет писать историю литературы, если я не оставлю
потомству хотя бы частицу известных мне фактов! Этого, с необходимой для
грядущих биографов ясностью, нельзя сделать ни в драме, ни в комедии...
Поэтому я решил, что пьес писать не стоит. Буду, как Гоголь, - сожгу те три
акта, которые мною уже созданы!
"Камин горит. Огнем охвачены, в последний раз вспыхнули слова любви..."
Отныне я буду творить дневник. Он ляжет в основу будущих мемуаров.
Конечно, кое-что потом придется сократить и отредактировать: некоторых
тонкостей широкая публика все равно не оценит. Мемуары о Дормидонте
Бомаршове наверняка купит литмузой, копию можно будет по сходной цене
уступить областной библиотеке, третий экземпляр спокойно продается в
очередной том "Литературного наследства". Ведь недаром же папу называют
повсеместно "руководящим", "ведущим" и "возглавляющим"...
36 июля
На днях к нам на виллу приезжал критик Петросянкин - тот самый, который
пишет только о папе. Он оригинал; всем головным уборам предпочитает
обыкновенный картуз. Мы его так и зовем - "наш картузианец".
Я спросил его;
- Почему у нас нет хотя бы таких поэтов, как Пушкин?
- Много причин. Но основная - то, что старые классики писали не с помощью
пишмашинок, гусиными перьями. Это их приближало к природе.
Я думаю, что Петросянкин прав. Есть особая романтика в птичьем пере! Но
гусь в наше время стал грубопрозаической птицей. Сразу вспоминаются всякие
птицефермы, инкубаторы, аксельраторы, дегенераторы... Я буду писать пером
лебедя! Это экзотично и оригинально! Лебедь как-то соответствует складу моей
души. Я - человек с нюансами!
29 июля
Сегодня папе пришла в голову гениальная метафора. Он принимал ванну и
читал Лермонтова без отрыва от процедур. На каждой строчке папа
приговаривал:
- Так, так, так! Божественно! Феноменально! Почти как я!
И вдруг закричал: "Эврика!" Это означает - ему явилась эпохальная мысль.
Но пока я бегал за бумагой и пером, папа эту мысль забыл. Поэтому весь
остальной день папа не мог творить очередного бессмертного шедевра.
Папа пребывал в плохом настроении, это ударило меня по карману; ведь
сегодня был выплатной день. Вместо обычных двух тысяч я получил только
полторы!
Решил расстаться с Люкой. Разве у нее фигура? Междометие какое-то! Как в
Доме моделей демонстрируют на ней новые фасоны платьев - непонятно! На нее
только тулупы можно надевать, да и то с башлыками! Познакомился с Кукой.
Моя машина на ремонте, и нам пришлось бродить по городу пешком... Я
боялся расстроить нервную систему: на каждом шагу попадались знакомые, и я
даже ни разу не смог поцеловать любимую девушку. Что делать? До темноты еще
далеко! Я нашел гениальный выход: мы поехали на вокзал. Там на перроне все
время чмокаются то прибывающие с встречающими, то отбывающие с провожающими.
Мы растворились в толпе целующихся.
1 августа
"Всех великих людей сначала не признавали, но я не великий человек и
предпочитаю, чтобы меня признали сразу".
Не помню, кто так выразился, но эта мысль мне все чаще приходит в голову.
Тем более, что у меня масса данных для великого человека. Мир еще узнает
меня как жизнеописателя папы!
О папе напишу я. Это уже ясно. Но кто напишет обо мне?
Во избежание литературоведческих кривотолков я решил сделать это лично.
Я родился на нашей вилле, в интеллигентной писательской среде. Папа мой к
этому времени уже написал две пьесы и заканчивал третью - из
иностранно-зарубежной жизни. Поэтому меня назвали Альбертом и стали учить
игре на рояле.
Ко времени моего поступления в школу папа уже был крупным
общественно-литературным деятелем областного масштаба, автором "Старого
звона", по отзывам прессы, выдающегося произведения драматургии.
Когда я перешел в пятый класс, папу избрали членом бюро Красногорского
отделения Союза писателей. К концу моего учебного года папа создал
литературный альманах "Красногорск" и напечатал в нем шесть статей из цикла
"Как я работаю над своими произведениями".
В седьмом классе я уже сделался сыном председателя областного отделения
Союза писателей. И вообще 1945 год запомнился мне на всю жизнь: папа купил
машину, которой впоследствии суждено было стать моею.
Когда я перешел в девятый класс, у папы прибавилось работы: он стал
членом худсовета театра.
В 1949 году я кончил десятилетку. К двадцати годам обнаружилось, что я не
вундеркинд, и занятия на рояле были прекращены. После этого папа сказал, что
сыну такого известного лица, как он, неудобно иметь только среднее
образование, и меня устроили на первый курс искусствоведческого факультета.
За последние три года мною успешно сданы три экзамена, причем без отрыва
от основной творческой работы. -
В настоящее время я являюсь единственным сыном драматурга Дормидонта
Бомаршова, члена редколлегии трех толстых, двух средних и одного тонкого
журналов, членом худсовета театра "Трагедии и водевиля" (бывший "Драмы и
комедии") и прочая, и прочая, и прочая.
Так как я воспитывался папой в лучших драматургических традициях, то мама
в моей жизни никогда никакой роли не играла, и поэтому упоминать о ней в
биографии нет смысла. Что же касается других родственников, то они интереса
не представляют: один работает каким-то новатором при комбайне, другой
что-то делает на шахте, а третий - директор колхоза где-то далеко от Москвы.
5 августа
С Кукой я расстался навсегда. И как это я прежде не замечал, что у нее