- Я восхищен остроумием товарища Шишигина, - поклонился оратор, - но если
уж он не в курсе дела, я позволю себе напомнить: фильм снят месяц назад!
- Вот как! - удивленно протянул Шишигин. - А мне почему-то казалось, что
в античные времена. Тем более, что самозавивание овец происходит каким-то
волшебным образом. Где раскрытие открытия?
- Костя, дай человеку объективно высказаться, - вмешался Протарзанов. -
Но если тебе очень нужна научная консультация, здесь находится сам Гавриил
Автандилович Хватадзе, творец красногорских чудес.
- Конечно, дорогой! - воскликнул Хватадзе, и его усики-стрелки
зашевелились. - Зачем говорить обидные слова: "открытие", "раскрытие"?
Приезжайте ко мне в лабораторию, постойте под лучами - будете кудрявые, как
каракуль!
- Спасибо за приглашение, - сказал Валаамов, поглаживая свой гладкий, как
коленка, череп. - Обязательно приеду!
Товарищ Фениксов, используя служебное положение, призвал аудиторию к
порядку.
- Не надо конфликтов, товарищи! Будем высказываться в порядке живой
очереди! Дайте возможность оратору исчерпать свой регламент.
Оратор благодарно поглядел на дымящийся хохолок Фениксова и продолжал. Но
внимание аудитории было уже утрачено. Даже протарзановцы, несмотря па
суровые взгляды своего шефа, вели тихие отвлеченные беседы. Гиндукушкин
находился в постоянном шевелении. Острый нос поворачивался, как флюгер.
Власий ревностно выполнял очередное особое задание: все слышать, все чуять.
Недалеко от него сидел Мартын и очень почтительно разговаривал с пожилой
седовласой женщиной в старомодном пенсне. На лацкане ее жакета искрился
орден - "Мать-героиня".
В том же ряду подозрительно тихо восседал Можаев.
- А вам-то, товарищ Можаев, - спросила Пелагея Терентьевна, - фильм
приглянулся? Я сколько лет в деревне живу, свои овцы есть. Но чтоб из
взрослой простой овцы каракуль получался - не поверю. Как это называется?
Научная...
- Фантастика, - подсказал Можаев.
- Спасибо. Она... В этот момент член худсовета, не поддающийся описанию,
взмахнул руками так, словно хотел взлететь, и сел на место.
- О мнении моих уважаемых коллег и... друзей Кости Шишигина и Лени
Валаамова я уже догадываюсь, - с горечью произнес Протарзанов. - Мне бы
хотелось услышать ваше1 слово, товарищ Фениксов.
- Я... мя... как всегда, - покачал своей дымящейся головой директор, -
изложу свои соображения несколько позже... в письменной форме. Устный
экспромт может быть истолкован превратно.
- Не трудитесь, товарищ директор, - раздался голос Шишигина. - По данному
вопросу вы, как и всегда, напишете два противоположных заключения...
Взлохмаченный Костя, как обычно, теребил вылезающий из бортов своего
демисезонного костюма подкладочный волос.
- Да, товарищи, - взволнованно продолжал он, - обнаружилось одно
высокохудожественное обстоятельство. Наш директор еще до отъезда группы
Протарзанова написал два заявления. В одном он со всей прямотой и страстью
возражал против съемок, в другом принципиально и пылко восхвалял инициативу
Виктора Викторовича. Точно такой же трюк он проделал перед отправкой группы
товарища Валаамова.
На мгновение стало тихо. И вдруг раздалось отчетливое кудахтанье.
Это смеялся товарищ Фениксов. Он закрыл глаза и кудахтал, как курица,
только что перевыполнившая годовую норму яйценоскости.
- Ай-ай, - с укоризной сказал Фениксов, - какие наивные вы вещи говорите,
товарищ Шишигин! А еще человек с высшим образованием! Возьмите любую папку с
протоколами заседаний худсовета. По каждому вопросу одно мое заявление. И
все это знают, товарищ Шишигин! Смотрите, за голословную клеветушку по
головушке не погладят!
Но Костя, не обращая внимания на вкрадчивые угрозы, достал из кармана
пачку бумажек и начал объяснять секрет непогрешимости и несгораемости
Фениксова.
Метод был прост, как все гениальное. Он базировался на двухпапочной
системе. Едва оканчивалось очередное заседание худсовета, на котором
разбирался какой-нибудь спорный вопрос, как Фениксов составлял два
взаимоисключающих документа.
Материалы заздравные передавались для положенной регистрации дежурной
секретарше. Она накладывала канцелярское тавро, и доселе простая бумажка,
становясь документом, возвращалась к месту рождения. Такой же бумеранговый
путь проходили заупокойные заявления. Но это предусмотрительно делалось на
следующий день, при другой дежурной секретарше.
С директором студии, всегда уверенным, спокойным и немногословным, во
время шишигинского монолога происходил ряд волшебных изменений. Его легкий,
словно струйка дыма, хохолок постепенно превращался в пепельную кучку. Лицом
Фениксов пожух и сморщился. Он усыхал на глазах, все глубже и глубже уходя в
глубокое, черной кожи, кресло.
- Вот, собственно, и весь неподражаемый творческий метод, - закончил
Шишигин, пуская по рукам фотокопии директорских страховок...
Неожиданно директор поднялся и, завороженно глядя на дверь, двинулся к
выходу.
- Пошел заготавливать заявление об уходе по собственному желанию, -
догадливо сказал кто-то.
- Сгорел Фениксов, - прошептал Гиндукушкин. - А ведь здорово придумано!
Если этот приемчик усовершенствовать, то...
- Если бы я была его матерью, - громко произнесла Пелагея Терентьевна, -
я бы сама сгорела от стыда!
- Сколько энергии ушло на эти манипуляции! - заметил Валаамов. - Если бы
ее всю употребить в дело! Насколько бы легче нам было работать.
"Эх, шляпа, не сумел даже подобрать верных людей в секретариате! А
держался, как оракул!" - подумал Протарзанов и уже вслух провозгласил:
- Но мы отвлеклись, товарищи! Вернемся к моим баранам.
Наконец страсти улеглись. Вместо директора, выбывшего из строя по поводу
душевной травмы, бразды ведения совещания взял Валаамов.
Первым вызвался говорить Юрий Можаев.
- Разрешите молвить слово не члену худсовета? Уловив в просьбе Юрия
опасную для себя интонацию, Протарзанов порывисто встал с кресла:
- Прошу, мой юный друг! Я с огромным удовольствием выслушаю ваше мнение!