— Прости, я только хотела подчеркнуть, что буду любить тебя всякого! Вне зависимости от чего бы то ни было… Разве это не предел мечтаний? — поправилась мясорубка.
«Поосторожнее с определениями!» — смягчился Ворсянкин.
— Ты даже не представляешь, как меня угнетает вечное одиночество, как мне хочется кому-нибудь принадлежать, кого-нибудь любить… — самозабвенно бормотала мясорубка. — Женщина, подобная мне, не может, не должна быть одинока… Пожалуйста, купи меня! Милый мой, верный, нежный… Ведь тебя никто не любит.
«Как это никто? А жена?» — запаниковал Андрей Андреич.
— Не обманывай себя! Разве она та женщина, о которой ты мечтал? Та? Она сухая, рассудочная, вздорная…
«М-м… а ты, значит, та?»
«О-о! Я та! Но я заточена в этом мерзком нелепом теле, с этой ручкой, с этим винтом…»
«А вот это уже лишнее… Не перегибай… Я тебе это… не голубая луна», — засомневался подозрительный Ворсянкин.
— АНДРЕЙ!!! Не опошляй! Я буду единственным ярким пятном в твоей жизни! Твоей подругой, любовницей, твоей мечтой! — с болью, с ужасом воскликнула мясорубка.
«Ну ты это, не унижайся… Сколько ты стоишь?» — заколебался Ворсянкин.
— Не знаю, я плохо запоминаю цифры. Все эти единицы, нули… Узнай у торговки!
Андрей Андреич откашлялся и, обращаясь к хохлушке, нерешительно спросил:
— Девушка… Сколько за это… за эту?
— Триста десять. И она без коробки, — предупредила продавщица.
В Ворсянкине взыграла бухгалтерская жилка. «Щелк-щелк», — сказала клавиатура компьютера. «Клац-клац», — сказал калькулятор Casio.
— Как триста десять? — возмутился он. — За это вот!
— Тю, да не кипятитесь вы, мужчина! Я б вам и даром отдала, да товар не мой! — с мягким украинским выговором сказала хохлушка.
— Знаю я твое даром…
— Выкупи меня из рабства! Прошу тебя, любимый! Выкупи! Мне мерзко здесь, тошно, я умираю от омерзения и пустоты! Все видят во мне лишь мясорубку, и лишь ты… ты способен увидеть другое… — взмолилась мясорубка.
В засушенной цифрами душе Ворсянкина шевельнулись давние, светлые, подплесневевшие от бездействия чувства, но мысль о трехсот внеплановых рублях заставила их увянуть.
— Не загораживайте витрину! — сказала хохлушка.
— Это грабеж! Если б хоть коробка была, а то без коробки… Почем я знаю, может, она какая-нибудь заразная… — мучаясь, сказал Андрей Андреич, бросая тоскливый взгляд на автобусную остановку.
— Тю, заразная… — всплеснула руками торговка. — Шо я, заставляю?
— Двести, — сказал Ворсянкин, бросая вызов клавиатуре и калькулятору.
— Триста десять!
— Ну двести пятьдесят… ну триста… Ну почему триста десять? Откуда десять? — воскликнул бухгалтер.
— Вы глухой? Вам каким языком говорят?
Глупую бабу явно зашкалило. Ворсянкина тоже зашкалило. Дело было не в десяти рублях. Оскорблен был сам принцип, по которому он жил.
— Что же ты! Действуй! Если не можешь купить, тогда похить! Это будет романтичнее! Схвати меня и беги! Беги! Тебя не догонят! — с беспокойством и страхом воскликнула мясорубка.
«Вот еще! Чтобы меня из-за тебя в милицию забрали! Ишь ты экстремистка какая… Нет уж, милая, лежи тут и дальше, пускай тебя кто-нибудь другой купит», — возмутился Ворсянкин.
В запуганном сознании бухгалтера замаячил уголовный кодекс. Подбивая его на похищение, мясорубка сделала непростительную ошибку.
Андрей Андреич, по-рачьи, словно против воли уносимый волной попятился, а потом повернулся и, втянув голову в плечи, быстро засеменил к автобусу.
«Черт тебя возьми! Ты не можешь так просто уйти! — испуганно кричала ему вслед мясорубка. — Если ты меня не купишь, я умру, погибну! Это был мой единственный шанс заговорить с кем-то! О, я несчастная, зачем я выбрала тебя? Ведь я могла подарить себя другому, молодому, яркому, а не тебе старому лысому хрычу! Остановись, ты не можешь меня здесь бросить! Проклятие! Ты будешь проклят, нелюбим, сух! Я была твоей судьбой!»
Мясорубка молила, стонала, рыдала и угрожала, говоря об одиночестве и о любви, но Андрей Андреич не слышал ее. Прижимая к груди майонез «Пышка» и венгерский горошек, он спешил прочь, прочь…
«Щелк-щелк», — сказала клавиатура компьютера. «Клац-клац», — торжествующе сказал калькулятор Casio. Они победили.