ФЛЕЙТИСТ. Ирина СЕРГИЕВСКАЯ.

- Вы - оборотень? - тоскливо спросил я.

- Вопрос праздный, но затруднительный, - Безбородов поскреб за ухом. - Ты думай, как тебе угодно.

- А если я вас сейчас в окно выброшу? - засмеялся я.

- Меня в окно, а я - в дверь. Меня в дверь, а я - в окно. Я -тако-ой! Обчество люблю.

Он покачался на стуле и сказал с важностью:

- Знай, раззява, тебе выпал редчайший шанс пролезть в Кабинет Бессмертных Душ!

- Ну, значит, я сошел с ума, - облегченно вздохнул я.

- Безумству храбрых поем мы песню, - цинично процитировал Безбородов. - Не сошел ты с ума, а только сейчас ум обретаешь. Страсть как помочь тебе охота. А то ведь с перепугу ты всю обедню испортишь.

- Какую обедню? В каком это смысле?

- Обедню в смысле дело делать. Или тебе не хочется стать бессмертным? - Бессмертия нету, - заученно выдавил я. - Человек обязательно дряхлеет и умирает. Это закон.

- Мне странно, ей-богу, слышать это от тебя. Ты же - гений! Ты сам, своим умом дошел до того, что "ОВУХ" существует. И эта твоя догадка произвела определенный эффект в определенных кругах.

Безбородов почесал коленку.

- Человек дряхлеет, да, но не бумага, не "Дело"! Именно на этом мудром принципе основан кабинет Бессмертных. Вот взгляни на меня. Кто я, по-твоему?

- Не знаю...

- А я скажу тебе. Меня зовут ваше сиятельство-граф Безбородов. Правда, паспорт в данный исторический момент у меня на другое имя, но это неважно.

- А как же научные законы? Ведь они, кажется, против?

- Жалкий ортодокс! - надменно сказал граф. - Любой закон можно обойти, ежели ты ловок, расторопен и не горд. Я прожил семь жизней и одну из них даже в образе попугая. Плевал я на этот закон, он всегда был мне не писан! Я царей лицезрел! Федька Басманов собственной рукой меня за бороду таскал! Царская фаворитка мне плешь горчицей мазала! Какие времена! Какие люди!

Безбородов всплеснул руками и закатил глазки. Видно было, что его распирает желание стать чьим-либо ментором, хотя бы моим. Он избоченился и начал свой рассказ:

- Отроком скоморошествовал я у Ивана Васильевича. Блатной был царь: чуть что не по нем, сразу посохом по башке трахал или от престола отрекался, смотря по настроению. Грозная персона! Я сначала у него в хороводе состоял. Бывало, обряжусь в сарафан и ну по-бабьи выплясывать: этак плечиком дерг-дерг, ножкой топ-топ - умора... При дворе у нас что творилось - ахнешь! То Курбский, собака, сбежит, то Рюриковичи морды друг другу побьют, то очередная, царица помрет, то фаворита прикончат. День проживешь и Бога благодаришь: "Спасибо, господи, что сегодня не тронули!" А уж когда опричники разгулялись, я сообразил божьим человеком прикинуться. Что меня не спросят, я в ответ гнусавлю: "Блаже-енны чистые сердцем, ибо они Бога зрят!" Так только в живых и остался - любят на Москве юродивых-то. И очень было выгодное занятие: всякий человек на мою убогость монетку подавал. При Федоре Иоанновиче у меня уже порядочный капиталец был. Жил я в царских хоромах, с царского стола кормился, горя не знал, с царем Федором калякал. Что, спрашивает, Николка, часто ли Бога зришь? Часто, говорю, почитай, каждый день. А про меня, спрашивает, не рек ли чего Господь? А как же, говорю, рек - молиться советовал. Так веришь ли, царь плачет, лобызает меня, замурзанного, и богатую вещицу дарит: сапоги, золотом шитые, жемчуг или алмазик какой-нибудь крупный. При царе Борисе хуже стало - бояре распоясались, особенно один, Шуйский по фамилии. Подумал я было тогда политикой заняться: переметнуться к ляхам и порассказать им кое-что про нравы двора - был слух, что за это хорошо платят. Но тут случай вышел - царь Борис просит меня при Шуйском: "Помолись, Николка, за меня Богу!" Нервный был очень - совесть замучила. Я уж и руку для крестного знамения поднял, да вдруг вижу: Шуйский на меня зыркает. Ох, лю-у-тый взгляд, аки вепрь! Как бы, думаю, не озлить его -того и гляди, в государи скакнет. Опустил я руку и говорю с кротостью голубиной: "Никак невозможно, Борис Федорович, молиться за царя Ирода". А сам трепещу - что-то будет... Так ведь ничего мне, окромя богатых даров, не было - оба наградили, и Борис, и Шуйский! Ох, Русь, Русь... Загадочная Русь... И кто тебя выдумал?! Очень во мне тогда патриотические наклонности обострились - не продал я ляхам родину. А при Шуйском-царе сижу как-то в рубище у Новодевичьего монастыря, и вот подходит ко мне смиренный инок. Разговорились - оказалось, не инок он вовсе, а сотрудник "ОВУХа", демон по кличке Кур. Мы, говорит, в "ОВУХе" давно следим за твоей судьбой и находим тебя человеком очень нужным обществу, потому как ты свое дело знаешь, умеешь быть гибким и совершенно лишен мерзостной гордыни. У нас же, говорит, в "ОВУХе" сейчас внедряется новаторское предложение по продлению жизни образцовым "Делам". Как это, спрашиваю, господин Кур? А очень просто, отвечает: надоело перед начальством краснеть за то, что образцовые "Дела" часто в архив сдаем. Начальство ревизоров полчища шлет, а те нас мурыжат: "Что это у вас, братцы-демоны, деловые люди мрут как мухи? Ведь так и прогресс остановиться может! Нехорошо". Вот демоны посовещались и решили: хотя бы выборочно лучшим "Делам" жизнь продлевать. Мудрено понять, говорю, господин Кур. А ничего мудреного, отвечает. К примеру, тут в одном монастыре настоятель помирает - уже соборовали. "Дело" его - пальчики оближешь: из простого смерда в настоятели выбился, как это у него вышло, даже наш брат-демон не разумеет; монастырь его от золота ломится; самого государя деньгами ссужает! Такое "Дело" в архив сдавать совестно, тем более, что ревизоры сильно лютуют. Тут я смекнул, куда демон клонит, и говорю: "Со всем удовольствием готов вам помочь, господин Кур. К тому же мне это рубище обрыдло, а от вериг в костях ломота. Но только что я, извините, буду с этой помощи иметь?" Ах, отвечает, не беспокойся - богат будешь, ибо в монастыре несметные сокровища скопились, поживешь в свое удовольствие в обличьи настоятеля, пока ревизия у нас не кончится, а уж я тебе потом за оборотистость и деловую сметку другое "Дело" присмотрю. Авось бессмертным станешь. Тут же мы с ним договорчик составили. Помер юродивый Николка, но дух его возродился среди монастырской братии под песнопения и славословия святых отцов. Умора! Сначала боязно было: ведь монастырем руководить надо, а что я знаю? Но недаром я всегда изворотлив был, пока, думаю, Кур у себя перед ревизорами отчитывается, я тут следствие организую, воров стану искать. Вот и будет видимость бурной деятельности! Украл я из ризницы икону "Богоматерь Умиление" в окладе из жемчугов, парочку священных сосудов византийской работы и золотое кадило -подарок патриарха. Припрятал вещицы, а монахам строго наказал искать вора-антихриста. Уж как они, бедолаги, рясами затрясли, как забегали! А я знай себе ем, пью, катаюсь как сыр в масле. Но на людях сердит! Что, грохочу, не нашли еще богохульника? Никак нет, пищат, ищем. Патриарх мне за служебное рвение и исключительную святость помыслов несколько благодарностей прислал. Господин Кур тоже очень довольны были - за рекордно малое число сданных в архив образцовых "Дел" начальство их к ордену представило - Серебряной скрепке. Когда ревизоры сгинули, "Дело” настоятеля пошло в архив, а мой дух господин Кур переселил в "Дело”

Епишкина, беглого человека боярина Красношеева. Это при Петре Алексеевиче случилось, в Санкт-Питербурхе. Еще только строился державный город: тут тебе мужики бревна таскают, тут корабли на воду спускают, тут бороду кому-то силой бреют. Кипит работка! Я, понятно, издали любуюсь горением творческой энергии народа. Вдруг меня Красношеев за ухо - цоп! Выследил... Ну, думаю, финита, пропадай, моя телега, все четыре колеса... И тут подоспело чудесное избавление от казни - всадник к нам скачет. Красношеев перед ним ниц бухнулся, ну и я прилег рядом во избежание недоразумений. "Ты как же это посмел моего царского слова ослушаться?! - гремит всадник. - Отчего не брит?!" Красношеев мордой об землю трется - плачет. Тут меня осенило! Дозвольте, говорю, потешить ваше царское величество и бороду этому супостату откромсать. Захохотал царь: валяй, мол, режь. Через эту поганую рыжую бороденку получил я графский титул и сменил фамилию Епишкин на Безбородов. Феерическая карьера! Оружием своим избрал я скромное шутовство. Одному опальному князю за шиворот Кубок Большого Орла опрокинул и, пожалте, - табакерка, царский подарок, вся в брильянтах! Был у меня в ту пору особняк работы Расстрелия и загородный дом с прудиком: при Бироне - дача с дивными оранжереями; при Елисавет Петровне я жил во дворце, правда, под лестницей, но зато на сувенирах и подачках сиятельных особ сделался ска-а-зочно богат. Что я всегда презирал, так это ложную гордость. Па-адумаешь, в голом виде петухом прокричать! Да я за это кукареканье при Павле Петровиче генеральский чин получил! В политику я ни-ни. Боже сохрани. Я - всегда близ государей и всегда патриот. Иностранным послам как-то кукиш показывал с царского соизволения: мол, выкусили? Неча на наши земли зариться! Шесть "Дел" я вынес на своих плечах с поразительным достоинством и за это был зачислен вечным сотрудником в Кабинет Бессмертных. Тут-то и грянул гром: господин Кур не потрафил какому-то ревизору, и тот потребовал меня вычистить. Как это можно, кричал, чтобы в Кабинете Бессмертных рядом с душой крепкого организатора Аракчеева шлялась душа юродивого и шута! Прижали Кура, Серебряную скрепку отобрали, а мой дух за его неистребимую скоморошью сущность вселили в попугайское тело. Это лет так сто пятьдесят назад было. Проживал я в трактире купца Шебулдыкина. Ах, прелестное житие было! Клетку мне соорудили из двух отделений. Оттуда я: комфортно мог изучать нравы и делать философские умозаключения. И одну историйку не премину поведать тебе. Служил у Шебулдыкина половым некий Епишка Ась. Кликнут его, бывало: "Полово-ой!" Епишка будто из-под земли выскакивает: "Ась? Чего изволите-с? Водочки-с?" Бегал, бегал, брал чаевые, а потом выяснилось, что он в полиции тайным агентом числится. Заметь, Флейтист, добровольным! Все раскрылось, когда он донес на врага отечества. Заприметил его, мерзавца, в нашем трактире. Правда, потом оказалось, что это не совсем враг отечества, а один француз из Парижа, сочинитель, по-русски - ни бум-бум. А к нам в Россию приехал кушанья а ля рюсс все, какие ни на есть, испробовать и рецепты в книжечку занести. Так вот, раскрывают книжечку в полицейском отделении, а там, пардон, расстегаи всякие, кулебяки и блины в сметане. Ба-альшой конфуз вышел, тем более, что француза, не разобравшись, сгоряча выпороли. Раньше это просто было. Ну, укатил французишка в свой Париж и там роман сочинил. Говорят, нечто возвышенное, у нас так не умеют. Слух прошел, что он письмо генерал-губернатору написал. Мол, спасибо за науку. В том смысле, что не зря выпороли, на пользу пошло. А Епишку отличили как героя. Жандармский офицер так и сказал: "Если бы все половые были столь усердны, государь-император мог бы "барыню" плясать спокойно!" Эх, Ась, Ась! Чуток до Кабинета Бессмертных не дотянул. Не выдержал славы, спился.

Истинно русская душа!

- Да пропади ж ты пропадом!!! - я метнул в Безбородова стулом.

Безбородов ловко пригнулся, на четвереньках прополз под столом, издавая странное, ломкое шуршание, и очутился около меня.

Лилово-чернильные глазки смотрели с добродушной веселостью. Я понял наконец, что одежда графа вся склеена из бумаги - пергаментные брюки, пиджак из грязной промокашки, манжеты из тетрадного листа в клеточку, испещренные цифрами.

- На других доносить - это еще что! Это дело обычное и издревле поощряемое. А вот не изволишь ли послушать про ловкача, который сам на себя донес? Это недавно случилось, лет пятьдесят назад. Занесло меня тогда в глубочайшую провинцию, это, я тебе скажу, было место, настолько далекое от веяний культуры и прогресса, что бабы тамошние без нижнего белья, в одних юбках фигуряли. Спросишь, бывало, такую бабешечку смазливенькую: "Отчего вы, Феклуша Филипьевна, столь моветонны?" А она говорит, что так ей, без исподнего, вольготней да и материи меньше уходит. Мудрость народная, цены ей нет! Ну-с, так вот, к историйке моей. Приметил я в одном домишке нового постояльца, циркача из шапито, что на лето приезжал. Прибился я к богемной компании ихней, потому как Феклушки и Матрешки очень осточертели. Ну, разговоры по вечерам, сплетни цирковые, всякое такое невинное... А однажды за самоварчиком некий гимнаст или борец, уже сейчас не припомню, сдуру рассказывает сон. Приснилось ему, идиоту, что стоит человек во френче, рыжеволосый, усатый, на общей коммунальной кухне и среди дыма, запахов, подштанников развешанных борщ себе варит на керосинке. Компанию как ветром сдуло после этаких откровений. Симпатичный мне циркач тоже там был, слушал. Вот-с, я думаю, ты понял, в чем соль. За неприличный сон о Вожде гимнаста, натурально, посадили, а потом потихоньку, полегоньку стали и собеседников выявлять. Мой знакомец Флейтист (а он Флейтист был, совсем как ты) покой потерял. Ночами не спит, ходит все, ходит, аппетиту лишился... Дело его, конечно, дрянь было. Не сегодня-завтра - в кутузку. И правильно - не слушай, чего не положено! Смотрел я, смотрел на эти его терзания и прямо сердцем размяк. А он все мечется по комнатенке своей и вслух от отчаяния приговаривает: "Что делать? Что делать?!" Ну и не выдержал я. "Что делать? - говорю. -Известное дело, что. Кошельки воровать. За уголовное меньше полагается". Флейтист весьма смекалист оказался. Эту мою мысль насчет кошельков он с блеском развил. Сам на себя донос настрочил, что, мол, ворует такой-то и воровать будет, ежели рука закона не вмешается. А донос моей фамилией подписал. Это у него стихийно вышло. Другой-то фамилии с перепугу и в спешке не придумал. Вот какие дела на свете творятся!

- Все врешь! Это ты, ты - доносчик, а он - не мог!

- Фу-ты, ну-ты, какие мы переменчивые-е! Ты вот меня химерой считал, а чуть я тебя за сердце куснул - ты готов во мне реальнейшего негодяя видеть. Козла отпущения из меня сделать хотите? Ишь, умненькие-разумненькие! Ты с себя за все спроси! А Безбородов - он что? Он там, где его хотят.

- Время было ужасное, - бормотал я. - Ужасное! Дети родителей продавали... Я слышал от... Тартарова.

- Да, преужаснейшее было времечко. Но жить можно было. А сейчас и подавно. Сейчас демократия расшалилась, и даже с демоном в "ОВУХе" можно говорить на равных. Ты меня слушай, я плохо не посоветую: демону скажи, что в порядке эксперимента согласен жить с двумя душами в одном теле. Уверяю, тебе спасибо скажут - тел-то на все души не хватает. Ну и станете вы со щуровской душой по-братски, как в коммуналке, жить... А там уж по обстоятельствам: выживет он тебя - его тело, ты его - твое. Глядишь, за рвение тебя отметят, и станешь ты бессмертным.

- Да как ты, падаль, смеешь предлагать мне, Флейтисту, такое?!

Страница 22 из 24 Следующая страница