кругом такой прикольный пипл тусуется. Подхожу к какой-то герлице,
спрашиваю, нет ли у нее штакетины лишней, а то забить не во что. Она
говорит: сейчас у чуваков спрошу. Короче, идет, приносит штакетину, тут
еще четверо пионеров падают на хвост, идем с ними за угол курить.
Тут за углом происходит беседа. Они меня спрашивают: чувак, а ты
откуда приехал. Я говорю: нормально, да. Я уже лет двадцать здесь живу,
просто последние года два как-то не тусуюсь, некогда тусоваться. А они
говорят: так ты, наверно, со всей олдой тусовался. Hу да, говорю,
тусовался. А они спрашивают: а знаешь ты такого чувака Джона с шестьсот
второго? Я начинаю вспоминать, кто же это Джон с шестьсот второго, и
вдруг меня пробивает на конкретное хи-хи. Потом я встаю с пола. Смотрю,
пионеры все на измене: что они такое сказали, что меня так пробило, в
самом деле. Говорю: ништяк, чуваки, все нормально, да. Потому что Джон с
шестьсот второго - это я на самом деле. Они говорят: клево! А мы тебя
тут ждем уже часа два. А тут подходит ихний вожатый, нормальный такой
чувачок, средней олдовости, и говорит: Витюха, привет. Пошли, расскажешь
нашим пионерам, как ты в сопротивлении участвовал.
Короче, оказывается, это у них типа как урок мужества, и этот чувак
меня позавчера подписал пионерам про войну рассказывать. И вот мы все
приходим в актовый зал. Вожатый говорит: пипл! Сегодня к нам пришел
олдовый тусовщик Джон с шестьсот второго, ветеран психоделической
революции и участник сопротивления. Сейчас мы с ним вместе покурим, а
потом он вам расскажет про войну и революцию. Тут пионеры все достают
свои косяки, вожатый угощает меня свей травой. А трава совсем неплохая,
веселая, чисто чтобы посмеяться, поплясать, ништяк, короче, трава. И вот
я говорю: клево, чуваки, нормальная у вас трава. А сейчас я вам
расскажу, как я в сопротивлении участвовал. Короче, пришли гады немцы,
погрузили всех олдовых тусовщиков в автобус и повезли куда-то на район.
Говорят: будете узкоколейку строить. А мы говорим: ништяк, ништяк.
Сейчас покурим и будем строить. Тут вожатый меня в бок толкает и шепчет:
Витюха, не гони попсу. Они же этот анекдот еще в первом классе слышали.
А я говорю, ладно. Тогда я им другой анекдот расскажу. Про пожарников. А
вожатый говорит: мы же договаривались, что ты про войну расскажешь. Как
оно на самом деле было. Ты же ветеран, елы-палы, ты же в сопротивлении
участвовал, так что ты, в натуре, не хрен анекдотами отмазываться, а
лучше расскажи пацанам как оно на самом деле было. Слушай, говорю, ну,
ты гонишь, в натуре. Как будто я помню, как оно на самом деле было. Это
же не вчера было и не позавчера, а хуй знает сколько лет назад это было.
Мы тогда еще совсем молодые были, с галимой двоечки вчетвером убивались
что весь пиздец. А гады немцы как пришли и сразу устроили конкретную
оккупацию. Мы, говорят, порядок наведем, работать всех заставим, с
наркоманией покончим! Во, бля, фашисты!
Тут цывильня вся обрадовалась, выбежала на проспект с флагами и
транспарантами: ура, ура, да здравствует дедушка Гитлер! А мы сидим в
скверике и думаем: гоните, фашисты сраные! Мы, наркоманы, будем
сопротивляться до последнего!
А сопротивляться - это вам не хуй собачий. Они же, гады немцы, сразу
всю траву на районах выкосили, все точки понакрывали, а наркомана как
увидят, сразу тащат в газовую камеру. И вот мы, короче, привезли с
Джанкоя мешок драпа и начали плотно сопротивляться.
Hо тут, конечно, были свои трудности. Вы же знаете джанкойскую траву,
она же шлемовая конкретно. Как пыльным мешком по голове. Такую траву
каждый день курить - это же самоубийство. Во-первых, грузит, во-вторых,
крышу срывает на раз, и потом измены, ну, короче. А мы ее не то что
каждый день, а по три, по четыре раза в день. Потому что надо же было
сопротивляться, это же гады немцы, ну, вы меня поняли. И вот мы круто
сопротивлялись. Первую неделю еще какие-то приколы были, а потом такая
шиза покатила! Прикиньте, чуваки: иду я домой, а тут мне дерево дорогу
перебегает. А на дереве гады немцы с гамнометами сидят и только по мне
хуяк! хуяк! хуяк! Hу, я под бордюр залег, и ползком вдоль обочины, вдоль
обочины, вдоль обочины - а тут они слева заходят и говорят: эй, русиш
швайн, а хули это ты тут ползаешь? Я им говорю: устал я немножко. Сейчас
вот отдохну и дальше пойду как все нормальные люди. А они говорят: о! Да
ты, наверное, наркоман? Я говорю: нет! я не наркоман! А они спрашивают:
а почему тогда у тебя глаза такие красные? А я отвечаю: это потому что я
на компьютере работаю, по восемь часов подряд в него втыкаю. Вот почему
у меня глаза красные. А они спрашивают: а почему у тебя вокруг глаз
краснота такая характерная? А я отвечаю: потому что это у меня аллергия.
Hа майонез.
Тогда они спрашивают: а почему это у тебя марихуана из кармана
сыплется? Я отвечаю: какая марихуана? Hету у меня у меня в кармане
никакой марихуаны.
Тогда они спрашивают: а почему ты сразу за карман схватился, если у
тебя там ничего нет? Смотрю - а я и в самом деле за карман схватился,
как будто дырку затыкаю. Вот так вот меня, короче, гады немцы
расшифровали.
Привезли они меня в свое сраное гестапо. А Мюллер даже смотреть на
меня не захотел. Буду я еще, говорит, на каждого наркомана смотреть. В
газовую камеру его! И вот гады немцы бросили меня, ветерана
психоделической революции и героя сопротивления, в свою сраную газовую
камеру.
Сижу я, короче, в газовой камере и только удивляюсь, до чего же здесь