все переворачивается. А ведь красотища какая - век бы всю эту землю на
руках носил, целовал да к сердцу прижимал; вот поверишь, нет, Ваня,
умереть захотелось, самому в землю эту лечь, лишь бы только она через это
живой осталась, от нас не отделенной, чтобы мы ее, как свое тело,
чувствовали, а она - нас. А как вместе на все гляну - и небо тут, и земля,
и я посередине сижу - то и вообще ни одного слова про это не выдумано -
только слезы из глаз. И горе в этом себе чувствую неизведанное, и сладость
в этом несказанная, тесно сердцу в теле моем, хочет оно со всем этим миром
слиться и обнять его". Замолк Данило, слезы на щеках, руками виновато
разводит, на Ивана, как на мать родную, смотрит с просьбой:
"Прости, Ваня, видишь - не сказать мне обо всем этом". Обнял Иван
Данилу, к груди прижал - пусть плачет, надо ему. Стоят, а под ногами
земля, вокруг деревья, а над ними небо. И нечего тут больше сказать.
А то вдруг приехали к Ивану с Данилой индийские йоги. Один ногу за
ухо засунул, другой ходит узлом завязаный, третий сердце остановил и все
время электрические лампочки жует. Остальные еще пуще; и все при этом в
чалмах, голые и намазаны подсолнечным маслом.
Главному лет пятьдесят, носят за ним раскладушку, раскладушка вся
гвоздями утыкана - так он, прежде чем сесть, по гвоздям пальцем проводит,
чуть что не так - хлобысть слуге по лбу, зачем, дескать, дал гвоздю
притупиться; и пока тот гвоздь обратно не заточат - ни за что не сядет.
Иван с Данилой тоже в грязь лицом не ударяют, быстро белую скатерть
на стол, орешки разные да ягодки - встречают зарубежных гостей.
Сели за стол, ведут умные беседы. "У нас, в Индии, главный
рассказывает, все давно уже вышли в астрал. Редко кого на улице встретишь,
да и те приезжие. Теперь выводим в астрал коров. Думаю, что к концу
столетия вывод коров будет окончательно завершен. Тогда начнем новую
жизнь".
А йоги все нагнулись над столом, пьют носом чай и кивают - все,
дескать, так и есть.
"А еще, продолжает главный, есть у нас великая река Ганга. Мы у нее
соединили начало с концом, теперь течет по кругу. Построили священную
электростанцию с вечным двигателем. Теперь расставляем по всей стране
магнитофоны, чтобы из-под каждого камня звучал магический слог Ом..."
Йоги как один продолжают носом хлебать чай, а ртом мычат - Ом,
дескать.
"А еще, говорит главный, совершенно преодолели сопротивление материи.
Можем вверх ногами проходить сквозь каменную стену..."
"А сквозь деревянную?" - спрашивает Данило.
"Запросто, говорит главный, где тут у вас стена?"
Показали им стену сарая, они вверх ногами сквозь нее прошли и исчезли
- наверное, в астрал. Главный на прощание оставил визитную карточку с
рабочим телефоном. На карточке написано -
ГУРУ ШРИ МАХАБРАХМАН ЕВДОКИМ ПЕТРОВ.
Поглядели Иван с Данилой на карточку, пожали плечами и отдали на
всякий случай хозяину. Ему тут виднее.
Налетело на солнце облачко. Сделалось в природе пусто; то есть не
пусто, а как бы затаенно. Деревья и трава - все свои секреты при себе
держат.
Унеслось облачко. И снова все вокруг - полной чашей. И каждый секрет
вдруг стал тем, чем всегда и был, - у каждого - своим, особенным голосом.
И все эти голоса вместе беззвучно поют о радости того, как мы все живем.
Сидит Иван на крылечке, и душой, и телом к этой радости причастен.
Данилы нет, Данило в город уехал. Был ему утром таинственный зов,
собрал в мешочек понемногу всяких корешков целебных да орехов и ушел. Иван
дрова поколол, по огороду походил, теперь просто сидит. Слушает музыку
могучую - деревья под ветром шумят, солнышко кожей впитывает; со всем, что
есть - заодно.
Сидел-сидел, слышит - шорох на полянке. А глаз сразу не открывает,
знает, что можно спешкой всю полноту расплескать. А когда открыл - стоит
перед крыльцом белый олень, смотрит на него пристально. Иван говорить не
торопится, улыбается себе в бороду. И олень молчит. Долго они так молчали,
потом олень говорит:
"А ты знаешь - что стоит у сарая на пне?"
"Не знаю, - говорит Иван. - Придет время знать - узнаю".
Олень опять на него смотрит. Долго молчал, потом говорит:
"Ты странный человек".
"Да почему странный, - говорит Иван. - Вот сижу на солнышке, жизни
радуюсь, природу слушаю".
Олень отвел глаза, смотрит на лес.
"Другие за мной охотятся. А те, кто боится - уверяют себя, что меня
нет."
Помолчал еще.
"Сказать тебе, когда ты умрешь?"
Иван мотает головой да все улыбается.
"Зачем? Живу - и живу. Когда надо будет - умру. А наперед знать -
баловство".
Сказал - и доволен. А олень на него опять смотрит. И Иван на оленя
смотрит. Ветер почему-то стих, тихо вокруг стало, только кузнечики
стрекочут как сумасшедшие; и все вокруг от солнца как медом истекает.
Страница 9 из 10
Следующая страница