наших спутниц.
Барышни не жаловались, но они тесно прижались друг к другу
и поджали губы; они вздрагивали и болезненно морщились всякий
раз, когда брызги летели в их сторону. Видя, как они безмолвно
переносят мучения, я проникался глубоким уважением к величию их
духа, но в то же время, глядя на них, все больше расстраивался.
У меня очень чувствительная натура. От волнения я стал грести
более порывисто и судорожно, и чем старательнее я греб, тем
чаще брызги летели из-под весел.
Наконец я сдался. Я сказал, что пересяду на нос. Мой
партнер согласился, что так и в самом деле, пожалуй, будет
лучше, и мы поменялись местами. Дамы не могли удержаться от
вздоха облегчения, когда увидели, как я пересаживаюсь подальше,
и даже на мгновение оживились. Бедняжки! Уж лучше бы им было
примириться со мной! Теперь на мое место уселся беззаботный,
разудалый, толстокожий малый, у которого чувство сострадания к
ближнему было развито не в большей мере, чем у
ньюфаундлендского щенка. Вы можете смотреть на него
испепеляющим взором битый час, а он и не заметит этого;
впрочем, даже если и заметит, то нимало не смутится. Он начал
лихо вскидывать весла, поднимая над лодкой фонтан брызг, что
заставило наших спутниц оцепенеть в неестественно напряженных
позах. Каждый раз, окатив один из нарядных туалетов порядочной
порцией воды, он любезно улыбался, весело говорил: "Прошу
прощения!"--и предлагал свой носовой платок для того, чтобы
вытереть платье.
-- О, не беспокойтесь! -- шептали в ответ несчастные
барышни, закрываясь пледами и мантильями и пытаясь заслониться
от брызг кружевными зонтиками.
А сколько натерпелись бедняжки, когда мы устроились
позавтракать! Их приглашали усесться на траву, но трава была
для них слишком пыльная, а стволы деревьев, к которым им
предлагали прислониться, видимо, уже давно никто не чистил
щеткой. И они расстелили на земле свои носовые платочки и
уселись на них так прямо, как будто проглотили аршин. Один из
нас, неся на тарелке пирожки с мясом, споткнулся о корень, и
пирожки рассыпались. К счастью, ни один пирожок не задел девиц,
но это происшествие указало им еще на одну опасность, и они
опять разволновались. После этого, если кто-нибудь из нас
приподнимался, держа в руках что-нибудь такое, что могло упасть
и натворить беду, барышни с тревогой следили за ним глазами,
пока он не садился снова.
-- А ну-ка, девушки,--сказал мой веселый приятель, когда
завтрак был съеден,--теперь давайте мыть посуду.
Сперва они его не поняли. Когда смысл этой фразы дошел до
них, они сказали, что плохо представляют себе, как моют посуду.
-- О, я вам сейчас покажу! -- воскликнул он.-- Это
превесело! Надо лечь на... гм, я хотел сказать, наклониться с
бережка и сполоснуть тарелки в реке.
Старшая из барышень сказала, что для подобной работы у
них, к сожалению, нет подходящей одежды.
-- Ничего, сойдет и эта,--беззаботно ответил он,-- только
подоткните подолы!
И он таки заставил их вымыть посуду. Он внушил им, что в
этом главная прелесть пикника. Барышни согласились, что это
очень интересно.
Теперь, вспоминая весь эпизод, я начинаю сомневаться: в
самом ли деле мой приятель был таким беспросветным тупицей,
каким казался? А что, если... Да нет, не может быть! Ведь его
лицо излучало поистине младенческое простодушие!
Гаррис захотел сойти на берег у Хэмптонской церкви, чтобы
взглянуть на могилу миссис Томас.
-- А кто такая миссис Томас?--осведомился я.
-- Почем я знаю!--ответил Гаррис.--Это дама, у которой
презабавный памятник, и я хочу на него посмотреть.
Я запротестовал. Может быть, у меня извращенная натура, но
я не чувствую никакого пристрастия к памятникам. Я знаю: когда
путешественник приезжает в незнакомый город или селение,
принято, чтобы он тотчас бросался со всех ног на кладбище и
наслаждался лицезрением могил. Но я не любитель этого веселого
времяпрепровождения. У меня нет ни малейшего интереса к тому,
чтобы таскаться вслед за каким-нибудь пыхтящим от одышки старым
грибом вокруг хмурой, наводящей тоску церкви и читать эпитафии.
Даже тогда, когда на медяшке, привинченной к каменной глыбе,
нацарапаны трогательные изречения я не в состояний прийти от
этого в экстаз.
Абсолютное самообладание, которое мне удается сохранить
перед лицом самых душераздирающих надписей, приводит в
содрогание всех добропорядочных могильщиков, а пониженная
любознательность по отношению к местным семейным преданиям и
плохо скрываемое стремление выбраться из-за церковной ограды
оскорбляют их лучшие чувства.
Однажды в сияющее солнечное утро я стоял, прислонясь к
низкой каменной стене, служившей оградой маленькой деревенской
церкви, и курил, погруженный в спокойное, счастливое
созерцание. Моим глазам представлялась очаровательная мирная
картина: старинная серая церковь, заросшая плющом, ее
украшенные причудливой резьбой дубовые двери, дорога, вьющаяся
Страница 26 из 77
Следующая страница