четверть шестого, обещая показать детям разные Штуки на велосипеде. Но
проснулся он в пятом часу.
Тем не менее, надо отдать справедливость детям Гарриса: если вы им
толково объясните, что не собираетесь вставать на рассвете и расстреливать
привязанную к дереву куклу, а намерены, по обыкновению, встать в восемь,
когда принесут чашку чая - то они сначала искренно удивятся, потом извинятся
и даже огорчатся. Поэтому, когда Джордж не мог объяснить, что его разбудило
- желание встать или же бумеранг домашнего производства, влетевший в окно, -
то старший мальчик открыто признал себя виновным и даже прибавил:
- Мы должны были помнить, что дяде Джорджу предстоит утомительный день,
и должны были отговорить его от раннего вставанья!..
Впрочем, для Джорджа встать иногда пораньше - дело полезное. В минуту
просветления он предложил даже, чтобы в Шварцвальде нас будили в половине
пятого; но мы с Гаррисом воспротивились: совершенно достаточно вставать в
пять и выезжать в шесть; таким образом можно каждый день делать половину
пути до наступления жары и отдыхать после полудня.
В среду я проснулся в пять часов - это было даже раньше, чем нужно.
Ложась спать, я приказал сам себе:
"Проснуться ровно в шесть!" Я знаю людей, которые назначают себе срок и
просыпаются минута в минуту. Им стоит только проговорить, кладя голову на
подушку: "В четыре тридцать", "В четыре сорок пять", "В пять пятнадцать", -
и больше не о чем беспокоиться. В сущности, это удивительная вещь; чем
больше о ней размышляешь, тем она становится непонятнее. Некое
подсознательное "Я" считает время, пока мы спим; ему не нужно ни солнца, ни
часов, оно бдит в темноте и в назначенную минуту шепчет: "Пора!"
Еще удивительнее, что один сторож, живший у устья реки, обязан был
просыпаться по своей службе за полчаса до высшего уровня прилива, и ни разу
в жизни не проспал! Он говорил мне, что прежде, в молодости, он с вечера
определял время следующего прилива и внушал себе, когда проснуться; но потом
и об этом заботиться перестал: усталый, бросается он на постель и спит
глубоким сном до той минуты, когда остается ровно полчаса до высокой воды -
то есть каждый день разно! - Витает ли дух этого человека над темными
водами, пока он спит без сновидений, или же законы вселенной так же ясно
явлены ему, как ясно явлены взору человека цветы и деревья при солнечном
свете?..
Кем бы ни был мой подсознательный страж, но он волнуется, суетится и,
перестаравшись, будит меня слишком рано. Иной раз я прошу его: "В половине
шестого! Пожалуйста!" - но он сбивается со счета и в ужасе будит меня в
половине третьего. Я смотрю на часы и с досадой вижу его ошибку. Но он хочет
оправдаться: "Может быть, часы остановились?" Я прикладываю их к уху; нет,
идут. "Может быть, испортились? - Наверное, теперь половина шестого, если не
больше!.." Чтобы успокоить его, я беру свечку и иду вниз, в гостиную,
глянуть на большие часы. Ощущения человека, когда он среди ночи бродит по
дому в одном халате и мягких туфлях большинству, вероятно, знакомы: все
предметы, в особенности с острыми краями, лезут навстречу, хотя днем, когда
человек в сапогах и солидном платье, они не обращают на него ни малейшего
внимания и не предпринимают попыток неожиданно приблизиться.
Поглядев на большие часы, я возвращаюсь в постель раздраженный и жалею
о том, что просил подсознательного стража помочь мне. Но он продолжает
суетиться и от четырех до пяти часов будит меня каждые десять минут, после
чего наконец утомляется и предоставляет все дело горничной, которая приходит
постучать в дверь получасом позже обыкновенного.
Так вот, в среду я встал и оделся в пять часов, лишь бы отделаться от
излишней услужливости невидимого стража. Но я не знал, за что приняться.
Все вещи и тандем были уже уложены и отправлены в Лондон накануне;
поезд наш отходил только в десять минут девятого. Я спустился в кабинет,
думая поработать. Но столь ранним утром, да еще натощак работалось туго.
Написав несколько страниц, я перечел их. Иногда о моих трудах отзываются не
слишком почтительно; но ничего, достойного выразить убожество этих трех
глав, никогда еще сказано не было. Я порвал их, бросил в корзину и начал
размышлять: а не существует ли этакое благотворительное учреждение, которое
бы оказывало помощь исписавшимся авторам?.. Размышления были печальные. Я
сунул в карман мяч и отправился на лужайку, где у нас играют в гольф. Там
лениво паслось несколько овец, и моя игра их, казалось, заинтересовала. Одна
славная овечка отнеслась ко мне с особой симпатией; она, очевидно, не
понимала игры, но ее привело в умиление такое раннее появление человека на
лугу. Как бы я ни кинул мяч, она блеяла с явным восторгом:
- Пре-ле-е-стно! Ве-ли-ко-ле-е-п-но!
Между тем как другая - противное, нахальное создание - все время блеяла
мне под руку, лишь бы только помешать:
- Скве-е-е-ерно! совсе-м скве-е-рно!..
И вдруг мой мяч со всего размаху попал в нос симпатичной овце... Она,
бедная, понурила голову, а ее соперница сразу переменила тон и, засмеявшись
самым дерзким, вульгарным смехом, злорадно заблеяла:
- Пре-ле-стно! Ве-ли-ко-ле-е-п-но!
Так в нашем мире всегда страдают добрые и хорошие. Я бы охотно дал
полкроны, чтобы попасть в нос не милой, а противной овце.
Страница 16 из 65
Следующая страница