проветривают старую одежду.
В Ганновере чувствуется какая-то английская атмосфера. В особенности по
воскресеньям, когда магазины закрыты, а колокола звонят - невольно
вспоминаешь ясное лондонское воскресенье.
Если бы это впечатление испытал я один, то приписал бы его фантазии, но
даже Джордж поддался такому же чувству: когда мы с Гаррисом вернулись после
завтрака с маленькой прогулки, то нашли его сидящим в самом удобном кресле,
в курительной комнате: он сладко дремал.
- Хотя я не особенный патриот, но признаю, что в английском воскресенье
есть что-то привлекательное! - заметил Гаррис. - И как новое поколение ни
восстает против старого обычая, а жаль было бы с ним расстаться.
С этими словами он присел на один край дивана, я на другой - и мы
устроились поудобнее, чтобы составить компанию Джорджу.
Говорят, в Ганновере можно выучиться самому лучшему немецкому языку. Но
неудобство заключается в том, что за пределами Ганновера никто этого "самого
лучшего" немецкого языка не понимает. Остается или говорить хорошо
по-немецки и жить всегда в Ганновере, или же говорить плохо и
путешествовать. Германия так долго была разделена на отдельные крошечные
государства, что образовалось множество диалектов. Немцы из Познани
принуждены разговаривать с немцами из Вюртемберга по-французски или
по-английски; и молодые англичанки, которые за большие деньги научились
немецкому языку в Вестфалии, глубоко огорчают своих родителей, когда не
могут понять ни слова из того, что им говорят в Мекленбурге.
Правда, иностранец, свободно говорящий по-английски, тоже затруднится,
если ему придется объясняться в Йоркширских деревнях или в беднейших
трущобах Лондона, но этого сравнивать нельзя: в Германии каждая провинция
выработала особенное наречие, на котором говорят не только простые люди, но
которым гордится интеллигенция. В Баварии человек из образованной круга
признает, что северное наречие правильнее и чище но, тем не менее, будет
учить своих детей только родному южному.
В следующем столетии немцы, вероятно, разрешат этот вопрос тем, что все
будут говорить по-английски. В настоящее время в Германии почти каждый
мальчик и девочка, даже из среднего класса, говорят по-английски; и не будь
наше произношение так деспотически своеобразно, нет сомнения, что английский
язык стал бы всемирным в течение нескольких лет. Все иностранцы признают его
самым легким для теоретического изучения. Немцы, у которых каждое слово в
каждой фразе зависит по меньшей мере от четырех различных правил, уверяют,
что у англичан грамматики вовсе нет. В сущности, она есть; только ее, к
сожалению, признают не все англичане и этим поддерживают мнение иностранцев.
Последних еще затрудняет, кроме зубодробительного произношения, наше
правописание: оно действительно изобретено, кажется, для того, чтобы
осаживать самоуверенность иностранцев, а то они изучали бы английский язык в
один год.
Иностранцы изучают языки не по-нашему; оканчивая среднюю школу в
возрасте около пятнадцати лет, они могут свободно говорить на чужом языке; а
у нас придерживаются правила - узнать как можно меньше, потратив на ученье
как можно больше времени и денег. В конце концов, мальчик, окончивший у нас
хорошую среднюю школу, может медленно и с трудом разговаривать с французом о
его садовницах и тетках (что несколько неестественно для человека, у
которого нет ни тех, ни других); в лучшем случае он может с осторожностью
делать замечания о погоде и времени, а также назвать неправильные глаголы и
исключения. Только кому же интересно слушать примеры собственных
неправильных глаголов и исключений из уст английского юноши?
Это объясняется тем, что в девяти случаях из десяти французский язык у
нас преподают по учебнику, написанному когда-то одним французом в насмешку
над нашим обществом. Он комически изобразил, как разговаривают англичане
по-французски, и предложил свою рукопись одному из издателей в Лондоне, где
тогда жил. Издатель был человек проницательный, он прочел работу до конца и
послал за автором.
- Это написано очень остроумно! - сказал он французу. - Я смеялся в
некоторых местах до слез.
- Мне очень приятно слышать такой отзыв, - отвечал автор. - Я старался
быть правдивым и не доходить до ненужных оскорблений.
- Очень, очень остроумно! - продолжал издатель. - Но печатать такую
вещь как сатиру - невозможно.
Лицо француза вытянулось.
- Видите ли, вашего юмора большинство читателей не поймет: его сочтут
вычурным и искусственным; поймут только умные люди, но эту часть публики
нельзя принимать в расчет. А у меня явилась вот какая мысль! - И издатель
оглянулся, чтобы убедиться, одни ли они в комнате; затем наклонился к
французу и продолжал шепотом: - Издадим это как серьезный труд, как учебник
французского языка!
Автор смотрел, широко раскрыв глаза, остолбенев от удивления.
- Я знаю вкус среднего английского учителя, - продолжал издатель, -
такой учебник будет совершенно согласовываться с его способом обучения! Он
никогда не найдет ничего более бессмысленного и более бесполезного. Ему
останется только потирать руки от удовольствия.
Страница 25 из 65
Следующая страница