ливрейные лакеи обносят публику угощениями; так что все получает вид
живописной церемонии. Но в более скромных университетах, где рисоваться не
для кого, студенты ограничиваются самым главным и отнюдь не привлекательным.
Право, настолько непривлекательна вся обстановка, что чувствительному
читателю лучше пропустить это место: я не мог бы украсить действительности,
да и пробовать не хочу!
Комната мрачная, голая; стены забрызганы пивом, кровью и стеарином;
потолок закопчен сигарным дымом; пол усыпан опилками. Толпа студентов
разместилась где попало - на деревянных скамьях и табуретках, на полу; все
курят, разговаривают, смеются.
В центре комнаты стоят друг против друга соперники: огромные,
неуклюжие, с выпученными глазами, в шерстяных шарфах, намотанных вокруг шеи,
в каких-то фуфайках на толстой подкладке, похожих на грязные одеяла; руки
просунуты в тяжелые ватные рукава, подняты. Не то это воины, каких
изображают на японских подносах, не то - нелепые фигуры с вычурных часов.
Секунданты тоже начинены ватой, на головах у них торчат шапки с
кожаными верхушками; они ставят соперников в надлежащую позицию, причем так
и кажется, что послышится звук заводимой пружины. Судья садится на свое
место, дает сигнал, - и немедленно раздаются пять быстрых ударов длинных
эспадронов. Следить за борьбой неинтересно: нет ни движения, ни ловкости, ни
грации - я говорю о собственном впечатлении. Тот, кто сильнее, кто может
дольше удержать неестественно согнутой рукой в толстом рукаве огромный,
неуклюжий меч - выигрывает.
Общий интерес сосредоточивается не на борьбе, а на ранах: последние
приходятся обыкновенно по голове или в левую половину лица, иногда взлетает
на воздух кусок кожи с черепа, покрытый волосами, который впоследствии
бережно сохраняется его гордым обладателем - или, вернее, его бывшим гордым
обладателем и показывается на вечерах гостям, конечно, из каждой раны в
обилии течет кровь; она брызжет на стены и потолок, попадает на докторов,
секундантов и зрителей, делает лужи в опилках и пропитывает толстую одежду
дерущихся. После каждого ряда ударов подбегают доктора и уже окровавленными
руками зажимают зияющие раны, подтирая их шариками мокрой ваты, которые
помощник держит готовыми на тарелке. Понятное дело, лишь только соперники
снова становятся на места и продолжают свою "работу", раны в ту же минуту
раскрываются, и кровь хлещет из них ручьем, почти ослепляя дерущихся и делая
пол у них под ногами совершенно скользким. Иногда вы видите левую половину
челюстей, обнаженных почти до самого уха, отчего получается такой вид, как
будто человек глупо ухмыляется в одну сторону, оставаясь серьезным для
другой половины зрителей; а иногда ударом рассекут кончик носа, что придает
лицу странно-надменное выражение.
Мне кажется, сражающиеся не делают никаких попыток избегать ударов:
стремление каждого студента заключается в том, чтобы выйти из университета с
возможно большим количеством шрамов на лице. Победителем считается тот,
которого больше исполосовали; к нему относятся восторги товарищей, зависть
юнцов и поклонение девиц; изрезанный и заштопанный, он с гордостью
разгуливает первый месяц после мензуры, не смущаясь тем, что почти утратил
человеческий облик. Другой боец - на долю которого выпало несколько
ничтожных царапин - удаляется с места действия раздосадованный и огорченный.
Самая драка считается не столь важной и интересной, как перевязка ран,
происходящая затем в соседней комнате, "перевязочной". Доктора только что со
школьной скамьи, жаждущие практики после недавнего получения дипломов. Я
должен прибавить по совести, что те из них, которых мне пришлось видеть
самому, имели далеко не сострадательный вид и, кажется, находили большое
удовольствие в своей работе; а работали они так, как не стал бы работать ни
один порядочный доктор; но, по-видимому, обычаи мензуры требуют, чтобы
перевязка ран была по возможности грубее и мучительнее - так что, может
быть, молодых докторов винить и нельзя. То, как студент выносит перевязку
ран, считается настолько же важным, как его стойкость в самой драке;
товарищи наблюдают внимательно, требуя самого веселого и довольного вида,
несмотря на всю жестокость, с какой производится перевязка. Широкие, зияющие
раны - самые желанные; их нарочно зашивают кое-как, чтобы шрам остался на
всю жизнь. Счастливый обладатель основательного безобразия может смело
рассчитывать обзавестись в течение первой недели любящей невестой - с
приданым, выражающимся по крайней мере пятизначной цифрой.
Таких дуэлей бывает несколько в неделю, причем на каждого студента
приходится до дюжины в год. Но бывает еще особая мензура, к которой зрители
не допускаются: она происходит между студентом, опозорившим себя хоть
малейшим движением во время дуэли с товарищем, и лучшим бойцом всей
корпорации; последний наносит провинившемуся целый ряд кровавых ран; и
только после этого, доказав свое уменье достойно принять наказание и не
шелохнуться даже тогда, когда ему снесут половину черепа, студент считается
омытым от позора и достойным остаться в ряду своих товарищей.
Сомневаюсь, чтобы можно было привести серьезный довод в защиту
подобного обычая. Во всяком случае, если мензура и имеет какое-нибудь
полезное влияние, то только на самих дерущихся; на зрителей же - очень
гадкое и злое! - Я знаю свой характер настолько хорошо, что определенно могу
считать себя не особенно кровожадным существом, и впечатление, произведенное
Страница 58 из 65
Следующая страница