на меня мензурой, наверное то же, какое выносит из нее каждый средний
человек: прежде чем дело началось, у меня к любопытству примешивалась
беспокойная мысль о том, как мои нервы выдержат предстоящее зрелище, хотя я
успокаивал себя тем, что имею некоторое представление о хирургических
палатах. Когда потекла кровь и начали обнажаться мышцы и нервы, я
почувствовал жалость и отвращение. Но когда первая пара сражающихся
заменилась второй - признаюсь, человеческое чувство начало во мне гаснуть; а
когда еще двое молодцов принялись резать друг друга - дело представилось мне
в красном свете, как говорят американцы. Я вошел во вкус. Осмотревшись, я
заметил на всех лицах такое же желание видеть новые раны, новую кровь. Если
нужно развивать кровожадные инстинкты в современном человеке - то мензура
вполне достигает цели; но нужно ли это? - Мы гордимся нашей гуманностью и
цивилизацией, но, отбросив в сторону лицемерие, все-таки должны признать,
что под крахмальными манишками в каждом из нас сидит дикарь с нетронутыми
дикими инстинктами, он никогда не исчезнет; иногда он нужен нам - и тогда
является по первому требованию; но подкармливать его - лишнее.
В пользу серьезной дуэли можно сказать многое; но в пользу мензуры -
ничего. Это пустое ребячество, несмотря на всю жестокость игры. Жестокость
не придает ей серьезности. Ведь раны имеют собственную цену - не по степени
тяжести, а по внутреннему смыслу, по облагораживающим их обстоятельствам.
Вильгельма Телля справедливо считают одним из мировых героев, но что сказали
бы мы о клубе, устроенном обществом отцов с тою целью, чтобы два раза в
неделю собираться компанией и сбивать яблоки с голов своих сыновей? Мне
кажется, немецкие студенты с полным успехом достигали бы желанных
результатов, попросту дразня диких кошек! Не стоит записываться членом клуба
ради того, чтобы вам искромсали физиономию. Путешественники рассказывают об
африканских дикарях, которые выказывают свой восторг тем, что секут себя; но
европейцам незачем следовать такому примеру. Мензура олицетворяет собой
только нелепую сторону дуэли, и если немцы сами не видят, что увлекаться
этим смешно, то их остается только пожалеть.
В Германии студенты поголовно пьянством не занимаются; большинство -
народ трезвый, хотя и не особенно солидный; но меньшинство - признанные
представители немецкого студенчества - ухитряются лишь до некоторой степени
сохранять контроль над своими пятью чувствами и таким образом пребывают в
хроническом состоянии все же не мертвецкого опьянения, хотя пьют полдня и
всю ночь напролет. Пьянство действует не на всех одинаково, и все-таки в
каждом университетском городе Германии нередко встречаются юноши моложе
двадцати лет с фигурой Фальстафа и цветом лица рубенсовского Бахуса. Давно
известно, что немецкую девушку можно очаровать физиономией, точно неловко
сшитой из разных матерчатых лоскутьев; но не могут же женщины находить
интерес в одутловатой, распухшей роже и выпученных глазах!
А без последнего обойтись никак нельзя, если начинаешь в десять часов
"утренним глотком" пива, а кончаешь в четыре часа на рассвете пирушкой,
называемой "Kneipe". Последняя устраивается студентом, который приглашает
товарищей - числом от дюжины-до сотни - в излюбленный ресторан и затем
угощает пивом и дешевыми сигарами столько, сколько допускает их собственное
чувство самосохранения. Иногда пирушка устраивается всей корпорацией;
характер ее зависит, конечно, от состава компании и может быть как очень
шумным, так и очень мирным; но в общем соблюдается дисциплина и строгий
порядок.
При входе каждого нового товарища, все уже сидящие за столом встают,
щелкают каблуками и отдают честь. Когда сборище в полном составе, избирается
председатель, обязанность которого заключается в дирижировании пением. На
столе раскладываются печатные ноты - по одному экземпляру на каждых двух
человек, - и председатель кричит:
- Номер двадцать девятый! Первый куплет!
И первый куплет раздается дружным хором. У немцев часто встречаются
хорошие голоса, петь они учатся и умеют все, так как хоровое пение
пользуется среди них большой любовью - и поэтому эффект получается полный.
Содержание песен бывает иногда патриотическое, иногда сентиментальное,
иногда весьма реалистическое - такое, которое смутило бы среднего юношу
англичанина - но немцы поют все одинаково: без улыбки, без смеха, без единой
фальшивой ноты, с полной серьезностью держа перед собой ноты, как книжку
гимнов в церкви.
По окончании каждой песни председатель кричит:
"Prosit!" Все отвечают: "Prosit!" - и осушают стаканы.
Пианист-аккомпаниатор встает и кланяется; все кланяются ему в ответ; входит
девушка и снова наполняет стаканы пивом.
Между песнями говорятся тосты, но они вызывают мало аплодисментов и еще
меньше смеха; считается более достойным и приличным важно улыбаться и кивать
друг другу головами.
С особенной торжественностью пьют тост, называемый "Salamander" - в
честь какого-нибудь почетного гостя.
- Теперь, - говорит председатель, - мы разотрем Salamander! (Einen
Salamander reiben).
Все встают, торжественно-внимательные, как полк на параде.
- Все готово? - спрашивает председатель.
Страница 59 из 65
Следующая страница