вспомнила, как тридцать лет назад она отдалась первому, еще не эфиопско-
му, мужу. Он был негр-нелегал из Тринидада. Негру была нужна грин-карта
и, чтобы жениться на Хае, гражданке США, он взял в рент авто, квартиры у
него не было, и овладел Хаей на заднем диване.
Хаина страсть во время кар-секса со мной была вялой и медленной, в
Хаеженщине, подумал я, чувствуется начало конца. Но это начало конца
придало Хае особую сексуальность, как по-особенному сексуальна кончающа-
яся женщина, сидящая в баре, где одни мужики.
Наш второй раз был в койке у нее дома. На второй раз Хая возродилась
к половой жизни. Мы разделись. Я взобрался на 300 паундов.
- Джизис Крайст ! - сказал я. - Покажи мне движение!
- Не лежи как гигантская кастрюля с тестом для мацы: Подними эти
большие ноги из красного дерева:
- Мамочка, я не могу тебя найти:
- Что за фак! Двигай их! Тряси ими!
И Хая задвигалась. И это было движение. Она начала то вращаться, то
подпрыгивать, то отскакивать. Я старался поймать ее ритм. Она делала то
вращение, то вверх-вниз. Я ловил ритм вращения, но на вверх-вниз я нес-
колько раз вылетал из седла, почти с койки на пол. Один раз, вылетая, я
схватился за ее сосок. Сосок - самая неприличная часть Хаиных сексорга-
нов. По форме, черному цвету и изношенности его легко принять за свисаю-
щую ручку поезда ньюйоркского сабвэя . Я хватался за что попало и опять
возвращался на центр 300 паундов. Я то ли скакал, то ли лошадь меня нес-
ла. Я не понимал, то ли трахаю я, то ли трахают меня, но именно так и
бывает при факе высокого класса.
После первых порывов Хая остепенилась и возвращается к ортодоксии.
Хая говорит мне, что я трахаю ее не так, как их козлищи, что их козлищи
делают это подругому. Она учит меня как именно.
Во время секса я не могу касаться голого Хаиного тела, потому что его
не касался Мозес. Перед сексом Хая наглухо накрывается простыней. Я тра-
хаю Хаю через дырку в простыне. Даже через дырку в простыне Хая не дает
мне на шаббас , по субботам. Так евреи пытаются испоганить мне уик-энд.
Я иду в Хаину кухню. Хая сидит и сочиняет письмо. Вероятно, очередной
общественной организации, призывающее ее членов к кошруту. Я заглядываю
в письмо. Нет, я ошибся. Хая пишет приговоренному к смертной казни, что-
бы он за день до смерти перешел на парные копыта.
В кухне типично еврейский пейзаж. В раковине полно воды и грязной по-
суды. Сверху плавают бумажные тарелки и пятна жира. Я с трудом подавляю
рвотный позыв.
- Послушай, Хая, - говорю я. - Я знаю, что ты хочешь спасти мир. Не
могла бы ты начать с кухни?
- Кухня - это не главное, - отвечает Хая.
Я тихо выхожу из Хаиной квартиры.
Первый человек, которого я встречаю на улице, - полноценный взрослый
еврей-ортодокс - в черной кипе на лысине и в черном костюме.
В такси я быстро насобачился отличать ортодоксальных евреев от мужчин
других наций, даже если они не в униформе. Они знают, что Христофор Ко-
лумб был евреем, они ходят с завитыми на бигудях пейсами, и они никогда
не дают мне тип. Я называю их пейсатыми. Когда трип , например на девять
пятьдесят, закончен, пейсатый дает тебе десять долларов и ждет сдачи. Я
никогда не даю два квотера . Я достаю специально заготовленный мешок с
пятьюдесятью пенни и бросаю его на заднее сиденье, метя пейсатому в мо-
шонку, чтобы они поменьше размножались.
Я перевозил столько пейсатых и так их вожу, что, попади я к их богу
вместе с их раббаем , он поместил бы в рай сначала меня, и только потом
раббая. На проповедях раббая пейсатые спят, а у меня в тачке они после
первого же поворота начинают молиться.
В машине пейсатые для безопасности садятся исключительно на заднее
сиденье, и обязательно пристегиваются ремнями безопасности.
Пейсатый в униформе проходит рядом со мной. От него пахнуло подмышка-
ми. В черной плотно застегнутой холи-одежде , в черной кипе, аккуратно
пришпиленной к волосам, в черных ботинках, пейсатый может идти прямо на
Халловин . На Халловине он сойдет за почерневший кусок гавна без всякой
маскировки. И неприятный запах уже готов. Вдобавок пейсатые никогда не
улыбаются, и выражение лица у них такое, как будто они трое суток не мо-
гут посрать.
Я удивляюсь, как пейсатые могут возбуждать своих еврейских женщин.
Иногда мне кажется, что у них вообще нет члена. Ссут они, может быть,
ухом.
У телефона-автомата на углу стрита и авеню стоит ненормальная еврейка
Сара из соседнего с Хаей билдинга и разговаривает по телефону. Сара про-
фессионал телефонного секса. Она делает секс по телефону, потому что не
все захотят увидеть у своего члена Сару лично.
- Хей, Влад, - кричит Сара. - Хочешь блоу-джоб за тридцать долларов?
Я расцениваю это как завышенное мнение еврейского народа о самом се-
бе. Пуэрториканки делают блоу-джоб за двадцать пять.
"ВОНТ ОЙЛ? НЬЮК ИЗРАЭЛ! " - такое граффити сделано моим бритоголовым
единомышленником на своде эстакады Нью-Утрихт, пересекающей Бруклин. А
я, бруклинский таксист, точно идентифицировал и остальные логова.
Этой ночью я иду на дело. Днем я купил спрэй с нэйви-блю . Сейчас
ночью я забираюсь на свод эстакады Нью-Утрихт и дописываю к концу граф-
фити еще три локейшна : "ЭНД ОЛСО КРОНХАЙЦ, БОРО-ПАРК ЭНД ВИЛЬЯМСБУРГ
/ПОЛОСОЙ 1 КМ НА ЗАПАД И ВОСТОК ОТ ЭПИЦЕНТРА - БЭДФОРД АВЕНЮ/".
Я ЗАМЕЧАЮ ТО, ЧТО МЕНЯ ОКРУЖАЕТ, ПОТОМУ ЧТО Я НЕ
ЗАНЯТ ПОИСКОМ ПАРКОВКИ.
х х х
Что общего между Джорджем Вашингтоном, Томасом Джефферсоном и Абрахамом
Линкольном?
Они были последними белыми в Америке с такими фамилиями.
х х х
Ты слышал о кукле "Разведенная Барби"?
Она идет в комплекте с вещами Кена.
х х х
Какая женщина в Нью-Йорке - "ДЕСЯТКА"?
"ДВОЙКА" с хорошим апартментом.
х х х
Пассажир говорит мне, что его хобби - комфортабельные путешествия и
что недавно он купил себе большой новый Линкольн.
- Ну и как? - спрашиваю я. - Вы получаете от него удовольствие?
- Да, - говорит пассажир. - Теперь я наслаждаюсь акрами и акрами ка-
пота.