- В достаточном; столько, сколько нужно для купленных крестьян.
- Река или пруд?
- Река. Впрочем, и пруд есть. - Сказав это, Чичиков взглянул ненароком
на Собакевича, и хотя Собакевич был по-прежнему неподвижен, но ему
казалось, будто бы было написано на лице его: "Ой, врешь ты! вряд ли есть
река, и пруд, да и вся земля!"
Пока продолжались разговоры, начали мало-помалу появляться свидетели:
знакомый читателю прокурор-моргун, инспектор врачебной управы,
Трухачевский, Бегушкин и прочие, по словам Собакевича, даром бременящие
землю. Многие из них были совсем незнакомы Чичикову: недостававшие и лишние
набраны были тут же, из палатских чиновников. Привели также не только сына
протопопа отца Кирила, но даже и самого протопопа. Каждый из свидетелей
поместил себя со всеми своими достоинствами и чинами, кто оборотным
шрифтом, кто косяками, кто просто чуть не вверх ногами, помещая такие
буквы, каких даже и не видано было в русском алфавите. Известный Иван
Антонович управился весьма проворно: крепости были записаны, помечены,
занесены в книгу и куда следует, с принятием полупроцентовых и за
припечатку в "Ведомостях", и Чичикову пришлось заплатить самую малость.
Даже председатель дал приказание из пошлинных денег взять с него только
половину, а другая, неизвестно каким образом, отнесена была на счет
какого-то другого просителя.
- Итак, - сказал председатель, когда все было кончено, - остается
теперь только вспрыснуть покупочку.
- Я готов, - сказал Чичиков. - От вас зависит только назначить время.
Был бы грех с моей стороны, если бы для эдакого приятного общества да не
раскупорить другую-третью бутылочку шипучего.
- Нет, вы не так приняли дело: шипучего мы сами поставим, - сказал
председатель, - это наша обязанность, наш долг. Вы у нас гость: нам должно
угощать. Знаете ли что, господа! Покамест что, а мы вот как сделаем:
отправимтесь-ка все, так как есть, к полицеймейстеру; он у нас чудотворец:
ему стоит только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда или погреба, так мы,
знаете ли, так закусим! да при этой оказии и в вистишку.
От такого предложения никто не мог отказаться... Свидетели уже при
одном наименованье рыбного ряда почувствовали аппетит; взялись все тот же
час за картузы и шапки, и присутствие кончилось. Когда проходили они
канцелярию, Иван Антонович кувшинное рыло, учтиво поклонившись, сказал
потихоньку Чичикову:
- Крестьян накупили на сто тысяч, а за труды дали только одну
беленькую.
- Да ведь какие крестьяне, - отвечал ему на это тоже шепотом Чичиков,
- препустой и преничтожный народ, и половины не стоят.
Иван Антонович понял, что посетитель был характера твердого и больше
не даст.
- А почем купили душу у Плюшкина? - шепнул ему на другое ухо
Собакевич.
- А Воробья зачем приписали? - сказал ему в ответ на это Чичиков.
- Какого Воробья? - сказал Собакевич.
- Да бабу, Елизавету Воробья, еще и букву ъ поставили на конце.
- Нет, никакого Воробья я не приписывал, - сказал Собакевич и отошел к
другим гостям.
Гости добрались наконец гурьбой к дому полицеймейстера.
Полицеймейстер, точно, был чудотворец: как только услышал он, в чем дело, в
ту ж минуту кликнул квартального, бойкого малого в лакированных ботфортах,
и, кажется, всего два слова шепнул ему на ухо да прибавил только:
"Понимаешь!" - а уж там, в другой комнате, в продолжение того времени, как
гости резалися в вист, появилась на столе белуга, осетры, семга, икра
паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки, сыры, копченые языки и
балыки, - это все было со стороны рыбного ряда. Потом появились прибавления
с хозяйской стороны, изделия кухни: пирог с головизною, куда вошли хрящ и
щеки девятипудового осетра, другой пирог - с груздями, пряженцы, маслянцы,
взваренцы. Полицеймейстер был некоторым образом отец и благотворитель в
городе. Он был среди граждан совершенно как в родной семье, а в лавки и в
гостиный двор наведывался, как в собственную кладовую. Вообще он сидел, как
говорится, на своем месте и должность свою постигнул в совершенстве. Трудно
было даже и решить, он ли был создан для места, или место для него. Дело
было так поведено умно, что он получал вдвое больше доходов противу всех
своих предшественников, а между тем заслужил любовь всего города. Купцы
первые его очень любили, именно за то, что не горд; и точно, он крестил у
них детей, кумился с ними и хоть драл подчас с них сильно, но как-то
чрезвычайно ловко: и по плечу потреплет, и засмеется, и чаем напоит,
пообещается и сам прийти поиграть в шашки, расспросит обо всем: как
делишки, что и как. Если узнает, что детеныш как-нибудь прихворнул, и
лекарство присоветует, - словом, молодец! Поедет на дрожках, даст порядок,
а между тем и словцо промолвит тому-другому: "Что, Михеич нужно бы нам с
тобою доиграть когда-нибудь в горку". - "Да, Алексей Иванович, - отвечал
тот, снимая шапку, - нужно бы". - "Ну, брат, Илья Парамоныч, приходи ко мне
поглядеть рысака: в обгон с твоим пойдет, да и своего заложи в беговые;
попробуем". Купец, который на рысаке был помешан, улыбался на это с
особенною, как говорится, охотою и, поглаживая бороду, говорил: "Попробуем,
Алексей Иванович!" Даже все сидельцы обыкновенно в это время, снявши шапки,
с удовольствием посматривали друг на друга и как будто бы хотели сказать:
"Алексей Иванович хороший человек!" Словом, он успел приобресть совершенную
народность, и мнение купцов было такое, что Алексей Иванович "хоть оно и
возьмет, но зато уж никак тебя не выдаст".
Заметив, что закуска была готова, полицеймейстер предложил гостям
окончить вист после завтрака, и все пошли в ту комнату, откуда несшийся
запах давно начинал приятным образом щекотать ноздри гостей и куда уже
Собакевич давно заглядывал в дверь, наметив издали осетра, лежавшего в
Страница 52 из 82
Следующая страница