стороне на большом блюде. Гости, выпивши по рюмке водки темного оливкового
цвета, какой бывает только на сибирских прозрачных камнях, из которых режут
на Руси печати, приступили со всех сторон с вилками к столу и стали
обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто
на икру, кто на семгу, кто на сыр. Собакевич, оставив без всякого внимания
все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те пили, разговаривали и
ели, он в четверть часа с небольшим доехал его всего, так что когда
полицеймейстер вспомнил было о нем и, сказавши: "А каково вам, господа
покажется вот это произведенье природы?" - подошел было к нему с вилкою
вместе с другими, то увидел, что от произведенья природы оставался всего
один хвост; а Собакевич пришипился так, как будто и не он, и, подошедши к
тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою в какую-то сушеную
маленькую рыбку. Отделавши осетра, Собакевич сел в кресла и уж более не ел,
не пил, а только жмурил и хлопал глазами. Полицеймейстер, кажется, не любил
жалеть вина; тостам не было числа. Первый тост был выпит, как читатели,
может быть, и сами догадаются, за здоровье нового херсонского помещика,
потом за благоденствие крестьян его и счастливое их переселение, потом за
здоровье будущей жены его, красавицы, что сорвало приятную улыбку с уст
нашего героя. Приступили к нему со всех сторон и стали упрашивать
убедительно остаться хоть на две недели в городе:
- Нет, Павел Иванович! как вы себе хотите, это выходит избу только
выхолаживать: на порог, да и назад! нет, вы проведите время с нами! Вот мы
вас женим: не правда ли, Иван Григорьевич, женим его?
- Женим, женим! - подхватил председатель. - Уж как ни упирайтесь
руками и ногами, мы вас женим! Нет, батюшка, попали сюда, так не жалуйтесь.
Мы шутить не любим.
- Что ж? зачем упираться руками и ногами, - сказал, усмехнувшись,
Чичиков, - женитьба еще не такая вещь, чтобы того, была бы невеста.
- Будет и невеста, как не быть, все будет, все, что хотите!..
- А коли будет...
- Браво, остается! - закричали все. - Виват, ура, Павел Иванович! ура!
- И все подошли к нему чокаться с бокалами в руках.
Чичиков перечокался со всеми. "Нет, нет, еще!" - говорили те, которые
были позадорнее, и вновь перечокались; потом полезли в третий раз чокаться,
перечокались и в третий раз. В непродолжительное время всем сделалось
весело необыкновенно. Председатель, который был премилый человек, когда
развеселялся, обнимал несколько раз Чичикова, произнеся в излиянии
сердечном: "Душа ты моя! маменька моя!" - и даже, щелкнув пальцами, пошел
приплясывать вокруг него, припевая известную песню: "Ах ты такой и этакой
камаринский мужик". После шампанского раскупорили венгерское, которое
придало еще более духу и развеселило общество. Об висте решительно
позабыли; спорили, кричали, говорили обо всем: об политике, об военном даже
деле, излагали вольные мысли, за которые в другое время сами бы высекли
своих детей. Решили тут же множество самых затруднительных вопросов.
Чичиков никогда не чувствовал себя в таком веселом расположении, воображал
себя уже настоящим херсонским помещиком, говорил об разных улучшениях: о
трехпольном хозяйстве, о счастии и блаженстве двух душ, и стал читать
Собакевичу послание в стихах Вертера к Шарлотте, на которое тот хлопал
только глазами, сидя в креслах, ибо после осетра чувствовал большой позыв
ко сну. Чичиков смекнул и сам, что начал уже слишком развязываться,
попросил экипажа и воспользовался прокурорскими дрожками. Прокурорский
кучер, как оказалось в дороге, был малый опытный, потому что правил одной
только рукой, а другую засунув назад, придерживал ею барина. Таким образом,
уже на прокурорских дрожках доехал он к себе в гостиницу, где долго еще у
него вертелся на языке всякий вздор: белокурая невеста с румянцем и ямочкой
на правой щеке, херсонские деревни, капиталы. Селифану даже были даны
кое-какие хозяйственные приказания: собрать всех вновь переселившихся
мужиков, чтобы сделать всем лично поголовную перекличку. Селифан молча
слушал очень долго и потом вышел из комнаты, сказавши Петрушке:"Ступай
раздевать барина!" Петрушка принялся снимать с него сапоги и чуть не стащил
вместе с ними на пол и самого барина. Но наконец сапоги были сняты, барин
разделся как следует и, поворочавшись несколько времени на постеле, которая
скрыпела немилосердно, заснул решительно херсонским помещиком. А Петрушка
между тем вынес на коридор панталоны и фрак брусничного цвета с искрой,
который, растопыривши на деревянную вешалку, начал бить хлыстом и щеткой,
напустивши пыли на весь коридор. Готовясь уже снять их, он взглянул с
галереи вниз и увидел Селифана, возвращавшегося из конюшни. Они встретились
взглядами и чутьем поняли друг друга: барин-де завалился спать, можно и
заглянуть кое-куда. Тот же час, отнесши в комнату фрак и панталоны,
Петрушка сошел вниз, и оба пошли вместе, не говоря друг другу ничего о цели
путешествия и балагуря дорогою совершенно о постороннем. Прогулку сделали
они недалекую: именно, перешли только на другую сторону улицы, к дому,
бывшему насупротив гостиницы, и вошли в низенькую стеклянную закоптившуюся
дверь, приводившую почти в подвал, где уже сидело за деревянными столами
много всяких: и бривших и не бривших бороды, и в нагольных тулупах и просто
в рубахе, а кое-кто и во фризовой шинели. Что делали там Петрушка с
Селифаном, бог их ведает, но вышли они оттуда через час, взявшись за руки,
сохраняя совершенное молчание, оказывая друг другу большое внимание и
предостерегая взаимно от всяких углов. Рука в руку, не выпуская друг друга,
они целые четверть часа взбирались на лестницу, наконец одолели ее и
взошли. Петрушка остановился с минуту перед низенькою своею кроватью,
придумывая, как бы лечь приличнее, и лег совершенно поперек, так что ноги
его упирались в пол. Селифан лег и сам на той же кровати, поместив голову у
Петрушки на брюхе и позабыв о том, что ему следовало спать вовсе не здесь,
а, может быть, в людской, если не в конюшне близ лошадей. Оба заснули в ту
же минуту, поднявши храп неслыханной густоты, на который барин из другой
комнаты отвечал тонким носовым свистом. Скоро вслед за ними все
угомонились, и гостиница объялась непробудным сном; только в одном окошечке
виден еще был свет, где жил какой-то приехавший из Рязани поручик, большой,
по-видимому, охотник до сапогов, потому что заказал уже четыре пары и
беспрестанно примеривал пятую. Несколько раз подходил он к постели, с тем
чтобы их скинуть и лечь, но никак не мог: сапоги, точно, были хорошо сшиты,
и долго еще поднимал он ногу и обсматривал бойко и на диво стачанный
каблук.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Покупки Чичикова сделались предметом разговоров. В городе пошли толки,
Страница 53 из 82
Следующая страница