так и Задирайлова-тож нельзя было также оправдать за самоуправство, если
они только действительно участвовали в убиении. Но дело было темно, земскую
полицию нашли на дороге, мундир или сертук на земской полиции был хуже
тряпки, а уж физиогномии и распознать нельзя было. Дело ходило по судам и
поступило наконец в палату, где было сначала наедине рассужено в таком
смысле: так как неизвестно, кто из крестьян именно участвовал, а всех их
много, Дробяжкин же человек мертвый, стало быть, ему немного в том проку,
если бы даже он и выиграл дело, а мужики были еще живы, стало быть, для них
весьма важно решение в их пользу; то вследствие того решено было так: что
заседатель Дробяжкин был сам причиною, оказывая несправедливые притеснения
мужикам Вшивой-спеси и Задирайлова-тож, а умер-де он, возвращаясь в санях,
от апоплексического удара. Дело, казалось бы, обделано было кругло, но
чиновники, неизвестно почему, стали думать, что, верно, об этих мертвых
душах идет теперь дело. Случись же так, что, как нарочно, в то время, когда
господа чиновники и без того находились в затруднительном положении, пришли
к губернатору разом две бумаги. В одной из них содержалось, что по дошедшим
показаниям и донесениям находится в их губернии делатель фальшивых
ассигнаций, скрывающийся под разными именами, и чтобы немедленно было
учинено строжайшее розыскание. Другая бумага содержала в себе отношение
губернатора соседственной губернии о убежавшем от законного преследования
разбойнике, и что буде окажется в их губернии какой подозрительный человек,
не предъявящий никаких свидетельств и паспортов, то задержать его
немедленно. Эти две бумаги так и ошеломили всех. Прежние заключения и
догадки совсем были сбиты с толку. Конечно, никак нельзя было предполагать,
чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все, как поразмыслили
каждый с своей стороны, как припомнили, что они еще не знают, кто таков на
самом деле есть Чичиков, что он сам весьма неясно отзывался насчет
собственного лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да
ведь все это как-то неясно, и когда вспомннли при этом, что он даже
выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся на жизнь его, то
задумались еще более: стало быть, жизнь его была в опасности, стало быть,
его преследовали, стало быть, он ведь сделал же что-нибудь такое... да кто
же он в самом деле такой? Конечно, нельзя думать, чтобы он мог делать
фальшивые бумажки, а тем более быть разбойником: наружность благонамеренна;
но при всем том, кто же бы, однако ж, он был такой на самом деле? И вот
господа чиновники задали себе теперь вопрос, который должны были задать
себе в начале, то есть в первой главе нашей поэмы. Решено было еще сделать
несколько расспросов тем, у которых были куплены души, чтобы по крайней
мере узнать, что за покупки, и что именно нужно разуметь под этими мертвыми
душами, и не объяснил ли он кому, хоть, может быть, невзначай, хоть
вскользь как-нибудь настоящих своих намерений, и не сказал ли он
кому-нибудь о том, кто он такой. Прежде всего отнеслись к Коробочке, но тут
почерпнули не много: купил-де за пятнадцать рублей, и птичьи перья тоже
покупает, и много всего обещался накупить, в казну сало тоже ставит, и
потому, наверно, плут, ибо уж был один такой, который покупал птичьи перья
и в казну сало поставлял, да обманул всех и протопопшу надул более чем на
сто рублей. Все, что ни говорила она далее, было повторение почти одного и
того же и чиновники увидели только, что Коробочка была просто глупая
старуха. Манилов отвечал, что за Павла Ивановича всегда готов он ручаться,
как за самого себя, что он бы пожертвовал всем своим имением, чтобы иметь
сотую долю качеств Павла Ивановича, и отозвался о нем вообще в самых
лестных выражениях, присовокупив несколько мыслей насчет дружбы уже с
зажмуренными глазами. Эти мысли, конечно, удовлетворительно объяснили
нежное движение его сердца, но не объяснили чиновникам настоящего дела.
Собакевич отвечал, что Чичиков, по его мнению, человек хороший, а что
крестьян он ему продал на выбор и народ во всех отношениях живой; но что он
не ручается за то, что случится вперед, что если они попримрут во время
трудностей переселения в дороге, то не его вина, а в том властен бог, а
горячек и разных смертоносных болезней есть на свете немало, и бывают
примеры, что вымирают-де целые деревни. Господа чиновники прибегнули еще к
одному средству, не весьма благородному, но которое, однако же, иногда
употребляется, то есть стороною, посредством разных лакейских знакомств,
расспросить людей Чичикова, не знают ли они каких подробностей насчет
прежней жизни и обстоятельства барина, но услышали тоже не много. От
Петрушки услышали только запах жилого покоя, а от Селифана, что сполнял
службу государскую да служил прежде по таможне, и ничего более. У этого
класса людей есть весьма странный обычай. Если его спросить прямо о
чем-нибудь, он никогда не вспомнит, не приберет всего в голову и даже
просто ответит, что не знает, а если спросить о чем другом, тут-то он и
приплетет его, и расскажет с такими подробностями, которых и знать не
захочешь. Все поиски, произведенные чиновниками, открыли им только то, что
они наверное никак не знают, что такое Чичиков, а что, однако же, Чичиков
что-нибудь да должен быть непременно. Они положили наконец потолковать
окончательно об этом предмете и решить по крайней мере, что и как им
делать, и какие меры предпринять, и что такое он именно: такой ли человек,
которого нужно задержать и схватить, как неблагонамеренного, или же он
такой человек, который может сам схватить и задержать их всех, как
неблагонамеренных. Для всего этого предположено было собраться нарочно у
полицеймейстера, уже известного читателям отца и благодетеля города.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Собравшись у полицеймейстера, уже известного читателям отца и
благодетеля города, чиновники имели случай заметить друг другу, что они
даже похудели от этих забот и тревог. В самом деле, назначение нового
генерал-губернатора, и эти полученные бумаги такого сурьезного содержания,
и эти бог знает какие слухи - все это оставило заметные следы в их лицах, и
фраки на многих сделались заметно просторней. Все подалось: и председатель
похудел, и инспектор врачебной управы похудел, и прокурор похудел, и
какой-то Семен Иванович, никогда не называвшийся по фамилии, носивший на
указательном пальце перстень, который давал рассматривать дамам, даже и тот
похудел. Конечно, нашлись, как и везде бывает, кое-кто неробкого десятка,
которые не теряли присутствия духа, но их было весьма немного. Почтмейстер
один только. Он один не изменялся в постоянно ровном характере и всегда в
подобных случаях имел обыкновение говорить: "Знаем мы вас,
генерал-губернаторов! Вас, может быть, три-четыре переменится, а я вот уже
тридцать лет, судырь мой, сижу на одном месте". На это обыкновенно замечали
другие чиновники: "Хорошо тебе, шпрехен за дейч Иван Андрейч, у тебя дело
почтовое: принять да отправить экспедицию; разве только надуешь, заперши
присутствие часом раньше, да возьмешь с опоздавшего купца за прием письма в
неуказанное время или перешлешь иную посылку, которую не следует
пересылать, - тут, конечно, всякий будет святой. А вот пусть к тебе
повадится черт подвертываться всякий день под руку, так что вот и не хочешь
брать, а он сам сует. Тебе, разумеется, сполагоря, у тебя один сынишка, а
тут, брат, Прасковью Федоровну наделил бог такою благодатию, что год, то
Страница 67 из 82
Следующая страница