покамест обращаются в свете, почитаются за весьма важные дела. Но теперь
отложим совершенно все в сторону и прямо займемся делом.
Очень сомнительно, чтобы избранный нами герой понравился читателям.
Дамам он не понравится, это можно сказать утвердительно, ибо дамы требуют,
чтоб герой был решительное совершенство, и если какое-нибудь душевное или
телесное пятнышко, тогда беда! Как глубоко ни загляни автор ему в душу,
хоть отрази чище зеркала его образ, ему не дадут никакой цены. Самая
полнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни в каком
случае не простят герою, и весьма многие дамы, отворотившись, скажут: "Фи,
такой гадкий!" Увы! все это известно автору, и при всем том он не может
взять в герои добродетельного человека, но... может быть, в сей же самой
повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное
богатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или
чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной
красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения. И
мертвыми покажутся пред ними все добродетельные люди других племен, как
мертва книга пред живым словом! Подымутся русские движения... и увидят, как
глубоко заронилось в славянскую природу то, что скользнуло только по
природе других народов... Но к чему и зачем говорить о том, что впереди?
Неприлично автору, будучи давно уже мужем, воспитанному суровой внутренней
жизнью и свежительной трезвостью уединения, забываться подобно юноше. Всему
свой черед, и место, и время! А добродетельный человек все-таки не взят в
герои. И можно даже сказать, почему не взят. Потому что пора наконец дать
отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на
устах слово "добродетельный человек"; потому что обратили в лошадь
добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем,
понукая и кнутом и всем чем ни попало; потому что изморили добродетельного
человека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели, а остались
только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают
добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека.
Нет, пора наконец припрячь и подлеца. Итак, припряжем подлеца!
Темно и скромно происхождение нашего героя. Родители были дворяне, но
столбовые или личные - бог ведает; лицом он на них не походил: по крайней
мере родственница, бывшая при его рождении, низенькая, коротенькая женщина,
которых обыкновенно называют пигалицами, взявши в руки ребенка, вскрикнула:
"Совсем вышел не такой, как я думала! Ему бы следовало пойти в бабку с
матерней стороны, что было бы и лучше, а он родился просто, как говорит
пословица: ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца". Жизнь при начале
взглянула на него как-то кисло-неприютно, сквозь какое-то мутное,
занесенное снегом окошко: ни друга, ни товарища в детстве! Маленькая
горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец,
больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах,
надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и
плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в
руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами:
"не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце"; вечный шарк и
шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: "опять
задурил!", отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием
труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое,
всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его
скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот
бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он
бледную память. Но в жизни все меняется быстро и живо: и в один день, с
первым весенним солнцем и разлившимися потоками, отец, взявши сына, выехал
с ним на тележке, которую потащила мухортая пегая лошадка, известная у
лошадиных барышников под именем соро'ки; ею правил кучер, маленький
горбунок, родоначальник единственной крепостной семьи, принадлежавшей отцу
Чичикова, занимавший почти все должности в доме. На соро'ке тащились они
полтора дни с лишком; на дороге ночевали, переправлялись через реку,
закусывали холодным пирогом и жареною бараниною, и только на третий день
утром добрались до города. Перед мальчиком блеснули нежданным великолепием
городские улицы, заставившие его на несколько минут разинуть рот. Потом
соро'ка бултыхнула вместе с тележкою в яму, которою начинался узкий
переулок, весь стремившийся вниз и запруженный грязью; долго работала она
там всеми силами и месила ногами, подстрекаемая и горбуном и самим барином,
и наконец втащила их в небольшой дворик, стоявший на косогоре с двумя
расцветшими яблонями пред стареньким домиком и садиком позади его,
низеньким, маленьким, состоявшим только из рябины, бузины и скрывавшейся во
глубине ее деревянной будочки, крытой драньем, с узеньким матовым
окошечком. Тут жила родственница их, дряблая старушонка, все еще ходившая
всякое утро на рынок и сушившая потом чулки свои у самовара, которая
потрепала мальчика по щеке и полюбовалась его полнотою. Тут должен был он
остаться и ходить ежедневно в классы городского училища. Отец,
переночевавши, на другой же день выбрался в дорогу. При расставании слез не
было пролито из родительских глаз; дана была полтина меди на расход и
лакомства и, что гораздо важнее, умное наставление: "Смотри же, Павлуша,
учись, не дури и не повесничай, а больше всего угождай учителям и
начальникам. Коли будешь угождать начальнику, то, хоть и в науке не успеешь
и таланту бог не дал, все пойдешь в ход и всех опередишь. С товарищами не
водись, они тебя добру не научат; а если уж пошло на то, так водись с теми,
которые побогаче, чтобы при случае могли быть тебе полезными. Не угощай и
не потчевай никого, а веди себя лучше так, чтобы тебя угощали, а больше
всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете. Товарищ или
приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в
какой бы беде ты ни был. Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой".
Давши такое наставление, отец расстался с сыном и потащился вновь домой на
своей соро'ке, и с тех пор уже никогда он больше его не видел, но слова и
наставления заронились глубоко ему в душу.
Павлуша с другого же дни принялся ходить в классы. Особенных
способностей к какой-нибудь науке в нем не оказалось; отличился он больше
прилежанием и опрятностию; но зато оказался в нем большой ум с другой
стороны, со стороны практической. Он вдруг смекнул и понял дело и повел
себя в отношении к товарищам точно таким образом, что они его угощали, а он
их не только никогда, но даже иногда, припрятав полученное угощенье, потом
продавал им же. Еще ребенком он умел уже отказать себе во всем. Из данной
отцом полтины не издержал ни копейки, напротив - в тот же год уже сделал к
ней приращения, показав оборотливость почти необыкновенную: слепил из воску
снегиря, выкрасил его и продал очень выгодно. Потом в продолжение
некоторого времени пустился на другие спекуляции, именно вот какие:
накупивши на рынке съестного, садился в классе возле тех, которые были
побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, - признак
подступающего голода, - он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай угол
Страница 76 из 82
Следующая страница