ничего такого. Ничего не было в нем ровно: ни злодейского, ни доброго, и
что-то страшное являлось в сем отсутствии всего. Черство-мраморное лицо
его, без всякой резкой неправильности, не намекало ни на какое сходство; в
суровой соразмерности между собою были черты его. Одни только частые рябины
и ухабины, истыкавшие их, причисляли его к числу тех лиц, на которых, по
народному выражению, черт приходил по ночам молотить горох. Казалось, не
было сил человеческих подбиться к такому человеку и привлечь его
расположение, но Чичиков попробовал. Сначала он принялся угождать во всяких
незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он,
и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку;
сдувал и сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его
чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо
существовала в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания
присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у стены, - но все
это осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого
не было и делано. Наконец он пронюхал его домашнюю, семейственную жизнь,
узнал, что у него была зрелая дочь, с лицом, тоже похожим на то, как будто
бы на нем происходила по ночам молотьба гороху. С этой-то стороны придумал
он навести приступ. Узнал, в какую церковь приходила она по воскресным
дням, становился всякий раз насупротив ее, чисто одетый, накрахмаливши
сильно манишку, - и дело возымело успех: пошатнулся суровый повытчик и
зазвал его на чай! И в канцелярии не успели оглянуться, как устроилось дело
так, что Чичиков переехал к нему в дом, сделался нужным и необходимым
человеком, закупал и муку и сахар, с дочерью обращался, как с невестой,
повытчика звал папенькой, целовал его в руку; все положили в палате, что в
конце февраля перед великим постом будет свадьба. Суровый повытчик стал
даже хлопотать за него у начальства, и чрез несколько времени Чичиков сам
сел повытчиком на одно открывшееся вакантное место. В этом, казалось, и
заключалась главная цель связей его с старым повытчиком, потому что тут же
сундук свой он отправил секретно домой и на другой день очутился уже на
другой квартире. Повытчика перестал звать папенькой и не целовал больше его
руки, а о свадьбе так дело и замялось, как будто вовсе ничего не
происходило. Однако же, встречаясь с ним, он всякий раз ласково жал ему
руку и приглашал его на чай, так что старый повытчик, несмотря на вечную
неподвижность и черствое равнодушие, всякий раз встряхивал головою и
произносил себе под нос: "Надул, надул, чертов сын!"
Это был самый трудный порог, через который перешагнул он. С этих пор
пошло легче и успешнее. Он стал человеком заметным. Все оказалось в нем,
что нужно для этого мира: и приятность в оборотах и поступках, и бойкость в
деловых делах. С такими средствами добыл он в непродолжительное время то,
что называют хлебное местечко, и воспользовался им отличным образом. Нужно
знать, что в то же самое время начались строжайшие преследования всяких
взяток; преследований он не испугался и обратил их тот же час в свою
пользу, показав таким образом прямо русскую изобретательность, являющуюся
только во время прижимок. Дело устроено было вот как: как только приходил
проситель и засовывал руку в карман, с тем чтобы вытащить оттуда известные
рекомендательные письма за подписью князя Хованского, как выражаются у нас
на Руси: "Нет, нет, - говорил он с улыбкой, удерживая его руки, - вы
думаете, что я... нет, нет. Это наш долг, наша обязанность без всяких
возмездий мы должны сделать! С этой стороны уж будьте покойны: завтра же
все будет сделано. Позвольте узнать вашу квартиру, вам и заботиться не
нужно самим, все будет принесено к вам на дом". Очарованный проситель
возвращался домой чуть не в восторге, думая:"Вот наконец человек, каких
нужно побольше, это просто драгоценный алмаз!" Но ждет проситель день,
другой, не приносят дела на дом, на третий тоже. Он в канцелярию, дело и не
начиналось; он к драгоценному алмазу. "Ах, извините! - говорил Чичиков
очень учтиво, схвативши его за обе руки, - у нас было столько дел; но
завтра же все будет сделано завтра непременно, право, мне даже совестно!" И
все это сопровождалось движениями обворожительными. Если при этом
распахивалась как-нибудь пола халата, то рука в ту же минуту старалась дело
поправить и придержать полу. Но ни завтра, ни послезавтра, ни на третий
день не несут дела на дом. Проситель берется за ум: да полно, нет ли чего?
Выведывает; говорят, нужно дать писарям. "Почему ж не дать? я готов
четвертак, другой". - "Нет, не четвертак, а по беленькой". - "По беленькой
писарям!" - вскрикивает проситель. "Да чего вы так горячитесь? - отвечают
ему, - оно так и выйдет, писарям и достанется по четвертаку, а остальное
пойдет к начальству". Бьет себя по лбу недогадливый проситель и бранит на
чем свет стоит новый порядок вещей, преследование взяток и вежливые,
облагороженные обращения чиновников. Прежде было знаешь по крайней мере,
что делать: принес правителю дел красную, да и дело в шляпе, а теперь по
беленькой, да еще неделю провозишься, пока догадаешься; черт бы побрал
бескорыстие и чиновное благородство! Проситель, конечно, прав, но зато
теперь нет взяточников: все правители дел честнейшие и благороднейшие люди,
секретари только да писаря мошенники. Скоро представилось Чичикову поле
гораздо пространнее: образовалась комиссия для построения какого-то
казенного весьма капитального строения. В эту комиссию пристроился и он, и
оказался одним из деятельнейших членов. Комиссия немедленно приступила к
делу. Шесть лет возилась около здания; но климат, что ли, мешал или
материал уже был такой, только никак не шло казенное здание выше
фундамента. А между тем в других концах города очутилось у каждого из
членов по красивому дому гражданской архитектуры: видно, грунт земли был
там получше. Члены уже начинали благоденствовать и стали заводиться
семейством. Тут только и теперь только стал Чичиков понемногу выпутываться
из-под суровых законов воздержанья и неумолимого своего самоотверженья. Тут
только долговременный пост наконец был смягчен, и оказалось, что он всегда
не был чужд разных наслаждений, от которых умел удержаться в лета пылкой
молодости, когда ни один человек совершенно не властен над собою. Оказались
кое-какие излишества: он завел довольно хорошего повара, тонкие голландские
рубашки. Уже сукна купил он себе такого, какого не носила вся губерния, и с
этих пор стал держаться более коричневых и красноватых цветов с искрою; уже
приобрел он отличную пару и сам держал одну вожжу, заставляя пристяжную
виться кольцом; уже завел он обычай вытираться губкой, намоченной в воде,
смешанной с одеколоном; уже покупал он весьма недешево какое-то мыло для
сообщения гладкости коже, уже...
Но вдруг на место прежнего тюфяка был прислан новый начальник, человек
военный, строгий, враг взяточников и всего, что зовется неправдой. На
другой же день пугнул он всех до одного, потребовал отчеты, увидел
недочеты, на каждом шагу недостающие суммы, заметил в ту же минуту дома
красивой гражданской архитектуры, и пошла переборка. Чиновники были
отставлены от должности; дома гражданской архитектуры поступили в казну и
обращены были на разные богоугодные заведения и школы для кантонистов, все
распушено было в пух, и Чичиков более других. Лицо его вдруг, несмотря на
приятность, не понравилось начальнику, почему именно, бог ведает, - иногда
Страница 78 из 82
Следующая страница