- О, это справедливо, это совершенно справедливо! - прервал Чичиков. -
Что все сокровища тогда в мире! "Не имей денег, имей хороших людей для
обращения", сказал один мудрец.
- И знаете, Павел Иванович! - сказал Манилов, явя в лице своем
выражение не только сладкое, но даже приторное, подобное той микстуре,
которую ловкий светский доктор засластил немилосердно, воображая ею
обрадовать пациента. - Тогда чувствуешь какое-то, в некотором роде,
духовное наслаждение... Вот как, например, теперь, когда случай мне
доставил счастие, можно сказать образцовое, говорить с вами и наслаждаться
приятным вашим разговоров...
- Помилуйте, что ж за приятный разговор?.. Ничтожный человек, и больше
ничего, - отвечал Чичиков.
- О! Павел Иванович, позвольте мне быть откровенным: я бы с радостию
отдал половину всего моего состояния, чтобы иметь часть тех достоинств,
которые имеете вы!..
- Напротив, я бы почел с своей стороны за величайшее..
Неизвестно, до чего бы дошло взаимное излияние чувств обоих приятелей,
если бы вошедший слуга не доложил, что кушанье готово.
- Прошу покорнейше, - сказал Манилов. - Вы извините, если у нас нет
такого обеда, какой на паркетах и в столицах, у нас просто, по русскому
обычаю, щи, но от чистого сердца. Покорнейше прошу.
Тут они еще несколько времени поспорили о том, кому первому войти, и
наконец Чичиков вошел боком в столовую.
В столовой уже стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в
тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще на высоких стульях. При
них стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою
суповую чашку; гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал
детям на шею салфетки.
- Какие миленькие дети, - сказал Чичиков, посмотрев на них, - а
который год?
- Старшему осьмой, а меньшему вчера только минуло шесть, - сказала
Манилова.
- Фемистоклюс! - сказал Манилов, обратившись к старшему, который
старался освободить свой подбородок, завязанный лакеем в салфетку.
Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое отчасти греческое имя,
которому, неизвестно почему, Манилов дал окончание на "юс", но постарался
тот же час привесть лицо в обыкновенное положение.
- Фемистоклюс, скажи мне, какой лучший город во Франции?
Здесь учитель обратил все внимание на Фемистоклюса и казалось, хотел
ему вскочить в глаза, но наконец совершенно успокоился и кивнул головою,
когда Фемистоклюс сказал: "Париж".
- А у нас какой лучший город? - спросил опять Манилов.
Учитель опять настроил внимание.
- Петербург, - отвечал Фемистоклюс.
- А еще какой?
- Москва, - отвечал Фемистоклюс.
- Умница, душенька! - сказал на это Чичиков. - Скажите, однако ж... -
продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым, -
в такие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в этом ребенке
будут большие способности.
- О, вы еще не знаете его, - отвечал Манилов, у него чрезвычайно много
остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если
что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и
забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание. Я его прочу по
дипломатической части. Фемистоклюс, - продолжал он, снова обратясь к нему,
- хочешь быть посланником?
- Хочу, - отвечал Фемистоклюс, жуя хлеб и болтая головой направо и
налево.
В это время стоявший позади лакей утер посланнику нос, и очень хорошо
сделал, иначе бы канула в суп препорядочная посторонняя капля. Разговор
начался за столом об удовольствии спокойной жизни, прерываемый замечаниями
хозяйки о городском театре и об актерах. Учитель очень внимательно глядел
на разговаривающих и, как только замечал, что они были готовы усмехнуться,
в ту же минуту открывал рот и смеялся с усердием. Вероятно, он был человек
признательный и хотел заплатить этим хозяину за хорошее обращение. Один
раз, впрочем, лицо его приняло суровый вид, и он строго застучал по столу,
устремив глаза на сидевших насупротив его детей. Это было у места, потому
что Фемистоклюс укусил за ухо Алкида, и Алкид, зажмурив глаза и открыв рот,
готов был зарыдать самым жалким образом, но, почувствовав, что за это легко
можно было лишиться блюда, привел рот в прежнее положение и начал со
слезами грызть баранью кость, от которой у него обе щеки лоснились жиром.
Хозяйка очень часто обращалась к Чичикову с словами: "Вы ничего не кушаете,
вы очень мало взяли". На что Чичиков отвечал всякий раз: "Покорнейше
благодарю, я сыт, приятный разговор лучше всякого блюда".
Уже встали из-за стола. Манилов был доволен чрезвычайно и, поддерживая
рукою спину своего гостя, готовился таким образом препроводить его в
гостиную, как вдруг гость объявил с весьма значительным видом, что он
намерен с ним поговорить об одном очень нужном деле.
- В таком случае позвольте мне вас попросить в мой кабинет, - сказал
Манилов и повел в небольшую комнату, обращенную окном на синевший лес. -
Страница 8 из 82
Следующая страница