словам Мелиан и глядя ей в глаза. И он поднял с пола ожерелье,
и с поклоном подал его Тинголу, сказав при этом уже совсем
другим тоном:
-- Прими, о вождь, эту скромную вещицу, а я, пожалуй,
брошусь в море, чтоб не смущать своим видом благородных и
возвышенных, и не напоминать им о грустном.
Говорят, он так и сделал, а Тингол, узнав об этом,
восхищено поцеловал супруге руку. Потом он оглядел Наугламир, и
решил, что нехудо бы вправить в него Береновский сильмариль.
Недолго думая, он вызвал гномов, дал задание, и стоял у них над
душой на протяжении всей работы. Гномы оказались тоже не
промах, и под конец заявили:
-- Ну все, пока, мы пошли.
-- То есть как пошли?
-- А вот так. Бусики эти отцы наши не для тебя делали, а
для Финрода, которого волк скушал исключительно через твою же
затею. Улавливаешь?
Тингол уловил.
-- Ах вы ..... (термин опущен) ...... (глагол опущен)
....... (прилагательное опущено)!
Эти слова окончательно разъярили гномов, и великий король
Тингол Серая Мантия первый и последний раз в своей жизни понял,
что такое всерьез ответить за свои слова. Само собой,
несдержанных гномов тоже порезали, но некачественно, и двое
сумели сбежать в свой Норгорд, где два с половиной месяца
подряд рассказывали о подлости и вероломстве эльфов.
А тем временем в Дориате происходили плохие перемены. Со
смертью Тингола Мелиан больше ничто не удерживало в Средиземье
-- такие мелочи, как целый народ, продолжающий на нее
надеяться, или дочка с внуком, в счет не шли. Мелиан наказала
беречь сильмариль, сняла напряжение с колючей проволоки и
отвалила не мешкая. Гномы же собрали войско, пришли в Дориат и
учинили резню, а изнежившиеся за сотни лет безбедной жизни
режимные эльфы оказать сопротивление не сумели. Но случилось
так, что когда гномье войско с победоносным видом возвращалось
обратно, лес наполнился звуками рогов, и посыпались стрелы --
это Берен решил тряхнуть стариной, и вместе со своим сыном
Диором во главе отряда зеленых эльфов совершил очередной акт
возмездия, и ни один из гномов не добрался до дома. В качестве
военного трофея Берену достался Наугламир с сильмарилем и
проклятие гномьего короля в придачу. Берен огорчился и приказал
бросить остальные сокровища в реку, видимо, опасаясь, что и их
кто-нибудь проклянет. После этого прославленный герой вернулся
к жене, а Диор отправился царствовать и править тем, что от
Дориата осталось.
Как-то раз осенней ночью в двери Менегрота кто-то
постучался, и оказался этот кто-то ни много ни мало, а
повелителем зеленых эльфов. Молча подал зеленый молодому королю
шкатулку, а в ней лежал все тот же Наугламир. Диор взглянул на
него, и понял две вещи -- что Берен/Лютиен окончательно
померли, и что зеленый повелитель оказался умнее, чем выглядел,
и не стал пытаться сильмариль заиграть. Надел Диор ожерелье, и
стал прекраснейшим из детей мира всех рас, хоть в школу
фотомоделей, хоть куда. Узнавшие об этом Феанорычи окрысились,
и принялись готовится к очередной усобице. На этот раз свара
получилась на славу. Диор перебил 42.8% сыновей Феанора (троих
из семи), но и сам погиб, а его детей жестокие враги бросили
умирать в лесу. Маэдрос, на которого отрезанная рука еще
оказывала облагораживающее действие, искал их и аукал, но чем
все это кончилось -- легенды умалчивают. Последние остатки
благолепия Дориата были порушены, а народ перебит, но последние
из синдара сбежали к морю, и среди них была дочь Диора,
Эльвинг, у которой в косметичке лежал Наугламир,
замаскированный под кооператорскую дешевку.
О Туоре и падении Гондолина.
Злобные несчастья преследовали всю Хуринско-Туринскую
родню, но за всех отыгрался Туор, двоюродный брат Турина, хотя
и его жизнь складывалась поначалу весьма обыденно: в юности он
три года пахал в рабстве у нехороших людей, но потом сбежал и
занялся мелкой партизанщиной. И остался бы Туор рядовым героем,
но случилось так, что повелитель вод Ульмо решил вплотную
заняться Средиземьем: слишком часто стали плеваться в светлые
струи ручьев грязные орки, а поскольку ручьи тоже были Ульмовым
воплощением, то понятно, что такие дела ему в конце концов
надоели. В качестве орудия своего замысла Ульмо выбрал Туора --
иметь дело с эльфами ему уже надоело. И вот Ульмо заставил
Туора уйти с партизанской тропы, добраться до моря и навеки
полюбить эти синие просторы, в надежде, что Туор в
благодарность за экскурсию, не мешкая, примется за дело. Но
молодой человек поначалу ожиданий не оправдал. Он поселился на
побережье и предался лени и безделью, так что пришлось послать
семерых огромных лебедей, летящих с юга. Увидев их, Туор сразу
понял это как знак, дескать, он долго медлил, что делает честь
его понятливости, кто другой бы мог и не догадаться.
Так Туор пришел в покинутые залы первого города Тургона, и
нашел там его меч, кольчугу и щит с личным номером. Туор их
надел и вышел опять к морю. Там, среди восьмибалльного
волнения, раздался величественный голос повелителя вод.
Инструкции были краткими: добраться до Гондолина, а дальше все
само собой пойдет. Туор было застремался, и Ульмо дал ему в
провожатые эльфа-моряка, последнего из пытавшихся доплыть на
Запад. По такому случаю Ульмо не стал его окончательно топить,
и моряк преисполнился изумления. Без приключений довел он Туора
до Гондолина, а уж там его встретили, как и полагается, по
одежке. Звенели трубы, били барабаны, эльфиянки делали нарочито
скучающие лица, но самую кислую гримасу состроила конечно же
Идриль, дочь Тургона.
Туор стоял перед королем как болванчик, лишь раскрывая
рот, а говорил за него опять же Ульмо. Сказано было, что близок
Час, и что пора уходить к морю, каковое всегда было последней
Страница 18 из 22
Следующая страница