подвод обоза - с семенным зерном, бочковою свининой, ящик с самогоном,
шампанским и водкою "Золотое кольцо", тюки тканей и югославских обоев,
запчасти автомобилей, мебели, посуды, стереоаппаратура.
Особенно держалась подвода менее ширпотребных товаров, предметов
обихода лично Тихомирова: краски, гипсовые статуи, портрет батьки
махно на велосипеде, реквизированная в краеведческом музее картина
"Алярюс" американского, видимо, художника Э.Кэбпэкоба, подписанная
латинскими буквами: А.Саврасов.
Банда подъехала к селу, Витька махнул рукой; отдельные голоса
замолкли и после нескольких секунд секунд молчания гнустный голос
запевалы заныл где-то по середине колонны:
Нинка как картинка
С фраером гребет
Дай мне, Керя, финку,
Я пойду вперед,
Поинтересуюсь,
А шо это за кент...
И сытые, распираемые удалью бандиты брызнули, как гнилой апельсин
не дожидаясь конца куплета припев /впрочем совсем из другой песни/:
А водки съем бутылочку,
Взгромаздюсь на милочку
А потом в парилочку
Т-т-тваю мать!
Банда въехала в село. Девки высыпали на площадь перед почтой и
раззявив рот любовались сытыми иордами бойцов.
Какой-то сефрик на костылях притащил каравай хлеба с полотенцем и
утирая слезы, подал Тихомирову.
И Пантюхе Мокрому так было обидно глядеть на эту зажиточную
вольницу, что он вскочил и не отряхнувшись, побежал через огороды в
село. Он выбежал на площадь, матерясь, расталкивая баб и вплотную
подошел к Тихомирову.
- Харю разворочу! - задыхаясь крикнул он. Все замолкли. Старик с
караваем перестал плакать и попятился за баб.
Витька важно поправил папаху и кашлянув, разгладил усы.
- Утрись ты своими папахами! - крикнул Пантюха, - банты еще
анархистские нацепи, бандит!
Витька Тихомиров склонил голову назад и поднял одну бровь гораздо
выше другой. Тотчас к нему, спешившись, подбежал бледный, гнилой юноша
в ленноновских очках.
- Пантюха Мокрый, из жигулевских, - шепнул юноша Витьке. Витька
кашлянул, поправил пулеметные ленты на груди и важно, как ласковый
барин холопу сказал:
- Что же ты меня ругаешь, дружок? Чем же я хуже твоего Сашки?
Пантюха заскрипел зубами и сжал кулаки:
- Сашка светлый, свету дите! Сашка - положительное имя стало, мы с
ним совесть народную упромыслим, а ты за ним вылез, как вошь на
гребень! Ишь, "чем я хуже"! Ты бандит и вор, вон ряху то наел
награбленным сельпо, а мы в отряде по три дня не жрамши!
- Как же нам не экспроприировать? - вмешался в разговор бледный
юноша анархист, - Ведь мы так же как Жигулев, выступаем с прикладной
инициативой ультрапарадоксальной фазы тотального отказа.
Девки в толпе прыснули смехом.
- А?! "Астраль-ментел", с-сука! - с лютой злобой сказал Пантюха,
глядя на анархиста, - Эх, вон на кого патрон бы стратить! Слыхал я про
тебя, гнида! Да руки не доходили.
- Скажите, Пантелей, у вас есть определенная политическая
программа? - спросил юноша, ко многому привычный.
- Сколько ни есть - вся наша.
- Но вы могли бы сформулировать?
- Коли я кому сформулирую, дык он и не встанет, а программа наша
проста: сегодня ты живой, а завтра тебя нету.
- Ты, дурак, думаешь мы крамольничаем? - продолжал Пантюха,
обращаясь к Витьке, - мы не крамольничаем, мы горюшко народное
невосплакучее слезами омываем, для народа рядеем! А ты - уркаган, тебя
в тюрьму надоть! Водку пьешь! - с обидой вскричал Пантюха напоследок.
Все промолчали.
- Уймись ты, дурачина, сейчас тебе Витька "Встань-хряк" устроит, -
крикнула из толпы какая-то баба в мухояровой душегрейке.
Пантюха, усмехнувшись, сплюнул; и даже не сплюнул, а как-то
особенно презрительно уронил слюну с языка.
Все снова, восторгнувшись, промолчали.
- Сашка-то твой небось побольше народу перекокошил, - произнес
Витька, подумав.
- Саша наш кокнет одного, дык потом час мучится, плачет! А ты...
шпионов все ловишь! В Ожогином Волочке и было-то 40 дворов, а там что
шпионов настрелял! Хоть Машка из сельпо, продавщица - какая она тебе
шпионка, если и по выходным нам косорыловку давала!
Все враз затаили дыхание. Витька, чуть улыбаясь, туманно смотрел на
Пантюху. Кровушкой запахло на солнечной площади села. Явная обида
вышла атаману - ведь дело в том, что женщин-то Витька принципиально
никогда не кокал - жалел. Тетю Машу из сельпо покрошили двое
чернорубашечников, за то Витька их потом самолично шлепнул, а с ними
заодно еще пяток Аковцев; ведь скор был Тихомиров в таких случаях и
девиз его был еще проще, чем у Саши: сначала действуй, а потом
разберись.
Пантюха мигом сообразил все то, когда ласковая рука витькиного
ординарца Пароконного вынула у него из-под пиджака обрез, а другая
рука нежно взялась за плече. Пантюха понял, что сегодня он живой, а
завтра его небудет.
Бабы заранее заголосили, ведь всех сашиных бойцов жалели, а Пантюху
любили как родного.
Витька поднял руку, переждал, когда все замолкнут, и негромко
осведомился:
- Буддист?
Бабы снова заголосили, услышав такой жуткий вопрос, однако ошибка
была слишком очевидна - на буддиста Пантюха даже не тянул.
- Шпион, толстовец, мент, Дэвид Боуи? - выдал Тихомиров сразу
обойму предложений, от каждого из которых разило могилой.
- На толстовца похож... - услужливо закачал головой гнойный
анархист, зная, что одного из роковых определений Пантюхе не миновать.
- Ну а раз толстовец, так и рубай его, хлопчики! - не повышая
голоса крикнул Витька Тихомиров через плечо и тронул коня.
Заулюлюкали, засвистели, блеснули в пыльном воздухе веселые шашки,
Страница 18 из 23
Следующая страница