Видим, очкастый лохан с бороденкой перед нами пилит, кореш мой лохана
тормознул, а ему говорю, лохану: ну че, профессор, колоться будешь? Му-
жик классный, с юморком: а что, говорит, ребята, баян с дозой есть? Не,
говорю, колоться в смысле колоться, дома будешь кайф ловить, а щас гово-
ри по жизни: где он, этот самый, в какой стороне?
Мужик вылупился как на даунов, сука. Петруха, корефан мой, втянул ему
пару раз по ребрам, он и сказал тогда, чтобы мы шли. Так мы туда и идем,
дурак, я ему базарю. А, говорит мужик, туда и дорога. Так и не показал,
лохан, где дорога, но Петруха ему еще раз врезал, за базар его беспонто-
вый, бля.
Ну дальше пилим. Впереди телка - ва-аще улет. Петруха к телке подка-
тывает, то да се, а потом спрашивает, как это самое, пройти туда. Она,
бикса пошлая, по-своему все поняла и дерзит, как будто мы ее соблазняем,
дуру, а нам просто надо знать, как на х... пройти, мы туда идем - ну
послали нас, вот мы и идем, бывает такое по жизни, с кем не случается,
верно я говорю? Короче, дерзит: вы, мальчики, козлы, я с вами на одну
кровать не лягу, вот...
Петруха - он парень видный, даром что дурак. Гордый он. Заколебала
его бикса, короче, вот и подумал: пахан я или мышь позорная? А нам, сме-
ется, с тобой кровать ии не нужна. Пришлось мне на шухере стоять, пока
он ту телку за кустиком отымел. Сначала та дергалась, а потом ничего.
Кайфанул он. Бросили мы ту мразь и дальше пошли.
...пошли, пошли. Час, короче, идем, два, три, хреново стало, а все
равно идем. Оно ведь как? Мужик сказал - мужик сделал. Ну идем, бредем,
прохожих спрашиваем, а они, чуханы, отмазываются. Один пальцем у виска
покрутил - мы ему тот палец сломали и дальше пошли.
...Старушку одну тормознули. Че, старая, как побыстрее с друганом на
х... пройти? Старая сволочь говорит, что до психушки шестым троллейбу-
сом. Сама ты в дурку лезь, отвечаем. А у ней в руках ведро было, так
херня всякая. Корефан мой херню на асфальт, а ведро - старой на голову.
Оттянулись во-о так... Минут десять угорали: Петруха прикалывается, но-
гой по ведру лупит, старая там хренеет. Всяко потом контуженную в дурку
свезли, если ей сразу крантец не пришел, от такого звона в ушах-то.
Наконец один попался, умный как Эйнштейн, мать его. Он дорогу и пока-
зал. Петруха его за это косячком угостить хотел, а тот завыпендривался,
мол ему на работу. Какая работа, вечер уже? Ладно, фраер, бог тебя нака-
жет. Спасибо, что показал. Без тебя мы бы уже по-всякому искать охрене-
ли.
Поперли мы, значит, прямой дорогой. За город куда-то, как умный
дядька сказал. Чего он такой умный, хрен? Наверное, читал много.
Он сказал, что это на пустыре за Черным камнем. А про Черный камень,
это самое, можно местных поспрашать. Ну заходим в микрорайон, а там бомж
лежит. Друган мой его ткнул легонько, мол, вставай, к тебе уважаемые лю-
ди пришли. Тот встал, шары выкатил: вы че, ребята? вы кто? Омон в
пальто! Вставай, бич, пошли, сажать тебя будем. У бича чего-то еще в
башке было, он вроде как просек и базлает: не-а, други, вы не омон. Вы
свои ребята. Че?! Петруха от этого урода охренел. Мы тебе, бомжара, не
свои, у нас хаты есть, а тебе тамбовский волк кореш. Говорит и по ребрам
тому, по ребрам... говори, браток, где Черный камень?
Ясно где, в п... . А если по-правде? Ну налево, а потом прямо, там
еще этот, ну этот самый, ясно? Гастроном, вот.
Спасибо, говорим, браток, выручил. Петруха как щенок радостный. Приш-
ли, орет. Ну, разбили о бичевскую голову бутылку, чтоб не зазнавался, не
строил из себя нормального человека, и пошли - сначала налево...
К цели, к цели! Целый день таскались, без еды, без баб, без закуски,
без ничего, даже без этого самого, как его? - ну вы поняли в натуре, о
чем базар.
Видим - Камень. В натуре черный. Гадом буду, если не он.
Он. Точно он. А за ним пустырь. Здоровенный. А на пустыре ничего. Ни
хрена. Ни этого самого. Эйнштейн, сука, картину погнал. Прикалывался,
наверное. Петруха специально проверил: пустырь огромный, а на нем ниче-
го.
Во бля!
Александр Силаев
Рассказ о Боге
Стоял обыкновенный день с привкусом утомленности и безделия. Наступил
простой, неминуемый, до усталости в руках и перед глазами заурядный пол-
день, какие обычно и случаются в не отыскавшей себя жизни. Летнее и теп-
лое небо висело над городом. Двигаться было лень, а проповедник еще и
разговаривал.
- Я пришел рассказать вам о Господе, - порадовал он.
Он поправил клок волос, невовремя загородших от взгляда неестественно
скромный, без признаков святости, светло-серого цвета лоб.
Стадион молчал, а люди толпились. Нормальные люди за редким, безумно
редким, но оттого не менее метким исключением из погрязшей в себе нор-
мальности. Например, метким исключением выдался святой проповедник Джон-
сон, обьездивший мир со своим словом о Боге.
Вспотевшие тела волновались. Поговаривали, что Джонсон умеет исцелять
праведных и жестоко карать грешных. Без слов, за счет довлеющей силы
внутреннего стержня. Все полагали себя праведными и больными. Пришедшие
надеялись и строили планы на завтрашнее время, хотя по виду казались
здоровыми. Все как один, и здесь уж без исключений. Особенно щеголяли
здоровой упитанностью мужчины, женщины и их дети в первых рядах. Если
они сумели пробиться в эти места, то могли обойтись без исцелений, могли
обойтись без многого, например, без святого проповедника Джонсона.
Рядом с ним высился столик, на котором дремотно покоился футляр мяг-
ко-коричневого окраса. Как можно незатейливо догадаться, внутри футляра
заключался предмет. Джонсон имел о нем представление. Народ же ничего не
знал и знать не хотел, радуясь собственной лукавой заинтригованности.
Человек, между прочим, говорил: "Итак, всякого, кто исповедует меня
перед людьми, исповедую и я перед отцом моим небесным; А кто отречется
от меня перед людьми, отрекусь от того и я перед отцом моим небесным; Не
думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести,