А какой-такой не лызерный, когда мое дело самовар? На балаболки-то, а?
Че тушканишь, репейный?
- Я не репейный, - защищался он.
- Самохват, что ли? Да ни в жисть. Только репейный. Да ладно, пыхтун
с тобой, посурячили...
И они поехали. Прямиком в дождливый день. Возница молчал, только из-
редко что-то урчало над задними колесами. Фердинанд не думал об этом.
Дождь ему нравился. Город кончился. Поверхность души несколько подравня-
лась.
За городом начинался простор. И ели, и сосны, и белые березы, и вели-
корусские дубы, и мох, и трава, и мурава, и ромашка, и зверушки мелкие,
и зверушки покрупнее, и совсем большие, и травоядные, и злобные, и с
клыками, и с когтями, и с пистолетом ТТ, и суслики, и волки, и куропат-
ки, и лоси, и козлы, и гады, и нехристи, но и хорошие, хорошие тоже по-
падались, как же без них?. Хороших было больше, а плохие их ели, рвали и
догоняли. Много тогда водилось живности в подстоличных лесах. Золотое
времечко.
Ехали лесом, полем, оврагом ехали, и перелеском тоже, и сквозь чащу,
и мимо деревушек там разных, скучных и незначительных. Мимо цыганского
табора проехали, без сучка, но с задоринкой. Партизанский отряд минова-
ли, поздоровались, в ноги им поклонились, защитникам родным, а те и не
заметили, делом занятые: знай себе, четвертовали пленных ржавой пилой по
исконнему лесному обычаю. Проехали мимо водокачки, и мимо ветряных
мельниц, и мимо бабы яги, - она, развратница, с лешим совокуплялась, от-
давалась ему на лесной опушке, и кричали они вдвоем на весь лес, так хо-
рошо им было, нечеловечески... И соловушку видали, разбойничка, провожал
он их диким посвистом, диким посвистом, да играючи, да деревца вырывал с
корневищами, да Илюшку поджидал, Муромца, завалить его, козла, диким
посвистом, да из Моцарта все, да из Генделя, чтоб узнал тот, козел, со-
ловушку.
Ехали дальше. Мимо них не росли пальмы, и секвойи не росли, и бананы,
и финики, и тугрики, и апельсины не росли завалящие, даже яблони и груши
не расцветали, даже ягель не виднелся, даже конопля, мать ее. Мелькали
деревеньки. Но не виднелось кафе, баров, пабов и кэбов. Это ж надо, ра-
довался голодающий Фердинанд, как здорово все, как запущено, как не дош-
ла сюда поступь цивилизации, как тут варварски, домостроевски, с пере-
житками, как хреново-то все, бог мой - то есть как хорошо. Какой простор
для свободы искренних и вразумительных действий! Ничего ведь нет. А
должно быть.
Нет тут храма и канализации, набережной и университета, Академии Наук
и центрального отопления, не водится парламента и газет, наверняка забы-
ты права человека и свобода печати, поди, тоже того - послана подальше.
Конституция, сюда, наверное, не ступала.
Наверняка здесь по праздникам бьют масонов, если, конечно, здесь жи-
вут масоны. Даже если нет масонов, их все равно бьют. Выходит с утреца
какой-нибудь дед Сукарь на крыльцо и орет дурным голосом: "Эй, народ!
Воскресенье пришло, едрить твою, бери хворостину - гони жида в Палести-
ну". Нога нормального еврея сюда не ступала, но кто-то все равно берет
хворостину и кого-то гонит. Некоторые имигрируют насовсем. Однако чисто-
та расы все равно утеряна - наверняка окрестные бабы спят с домовыми,
неандертальцами и большими волосатыми обезьянами. Местные мужики их не
волнуют, те давно уже перешли к строительству последней стадии коммуниз-
ма. Удовлетворяются с козами. Радуются мужики, коза - она на халяву да-
ет...
Так себе представлял Фердинанд местное бытие. Аэропорта нет, местного
ТВ нет, даже мафии, наверное, нет, не говоря уже о коррупции. Презумпции
невиновности нет. Интернет наверняка отсутствует. Дай бог, имеется
электричество. А то, поди, живут с неандертальцами при свете лучины. Кто
их, сермяжных, знает.
Приближались к цели. Погода разъяснилась, солнце подкатилось из-за
туч к середине дня. Солнце - это очень даже неплохо, размышлял перспек-
тивный научный кадр по имени Феридинанд. Солнце - это жизнь, луна - это
смерть, философски мыслил он, не переставая радоваться. Счастлив был как
скот, не подозревающий о наличии скотобойни.
Село именовалось Зачухино. Он сам выбирал его, ползая босиком по ог-
ромной карте на полу городской квартиры. Долго выбирал. Сначала замерз.
Затем вспотел. Наконец выбрал, поверив в его название. В таком селе мож-
но было принести пользу.
Домики стояли по обеим сторонам рыхлявой дороги. Подоконники украшали
горшки с цветами. В каждом окне - цветок, как будто все местные сговори-
лись. Не роза, правда, но зато в каждом. И заборы не падают. И гуси выг-
лядят не хуже иного коннетабля. Все-таки есть культура, минорно вздохнул
Фердинанд. И карликовые пальмы, поди, в прихожих. Возница подкатил к
площадке перед кирпичным строением. Наверное, здесь сельская мэрия, ре-
шил он.
- Ну, раздолбать твою, а мое дело самовар, - выдохнул он.
- Это как? - неловко спросил Фердинанд.
- Ерепень твою, ты, сиреневый, - гаркнул возчик. - Под репейного ма-
жешь? То-то смотрю, с балаболкой туго.
- Да я не виноват, я так себе...
Он пытался всучить возничему деньги, тот не брал, орал и орал, орал и
орал, непонятно о чем и зачем, Фердинанд заскучал, ему даже стало неин-
тересно, чем закончится.
Наконец мужик взял деньги и потребовал еще столько же.
- Балаболка не цаца, тушкань не тушкань, все одно да гнило, - аргу-
ментировал он.
- Да, конечно. Я не спорю.
Вежливый Фердинанд полез за бумажником. Возничий взял деньги, попле-
вал на них и сунул в пыльный сапог, лежащий на переднем сиденьи.
- Эх, сиренево-зелено, мое дело самовар, - затянул он старую слащавую
песню и двинул куда-то в степь.
Фердинанд решительно направился к мэрии.
Дом стоял двухэтажным. Внизу спали. Наверху сидел неумытый человек
лет сорока и мутными глазами обводил мир.
- Ты кто? - спросил он с отвращением.
Мой знакомый представился.
- А на хрен? - поинтересовался неумытый.
- Можно где-то жить? - спросил он совсем безнадежно.
- Это к уряднику, - неопределенно махнул рукой человек.