Елизавета Михайличенко, Юрий Несис. Трое в одном морге, не считая собаки

времен и народов действуют одинаково. Мики, набычив кучерявые голову и
спину, пошел на мою фразу-мулету, канюча:

- Шеф, ну можно? Ну, пожалуйста! Ну всего один раз!

Мне стало страшно. Если совсем уж честно. А когда мне страшно, я
действую и выражаюсь нелепо. Короче, я схватил хлипкий пластмассовый стул и,
потрясая им, как мой дедушка зонтиком, завопил:

- Но-но! Я буду жаловаться в малый Синедрион!

К счастью, израильские полицейские - не румынские пограничники. Шеф
сохранил меня для тюряги полностью укомплектованным зубами и ребрами.

- Мики, Мики, - мягко пожурил он. - Тебе мало записи в личном деле "не
допускать к работе с арабами"? Если тебя нельзя будет допускать и к работе с
олим, то цена тебе будет полставки.

Хорошо все-таки жить в правовом государстве...

...А теперь повторю то же самое без иронии. Хорошо жить в правовом
государстве. Без иронии. С болью.

До конца дня шеф изнурял нашу семью персональными и перекрестными
допросами. Он перешел с пива на пилюли. Даже Мики в углу притомился. Одна
теща, натренированная на гэбистских "конвейерах", была болезненно оживлена и
явно рассчитывала на ночную смену. Но ее звездным часам не суждено было
превратиться в звездные сутки.

В конце дня принесли какую-то бумагу, шеф долго и грустно ее читал, еще
дольше тер лоб и виски, наконец спросил:

- Какие еще родственники у вас есть в стране?

- Начальник, - искренне вздохнула теща. - Неужели ты не видишь, что с
третьим таким родственником я уже была бы в могиле...

...Так я узнал о Маришиной смерти от тещиного яда. Никогда не страдал
ясновидением, но тут мне стало страшно. И больно. Эта смерть была на мне. И
если бы это сделала не дряхлая сумасшедшая старуха, а здоровый мужик, я
нашел бы утешение в мести. Хотя бы попытался найти.

Шеф почему-то счел Маришину смерть достаточным алиби. Хотя очевидно,
что яд может действовать и в отсутствии отравителя.

Шеф извинился перед каждым из нас, а передо мной еще и за то, что не
может сразу вернуть пистолет, так как его куда-то сдали. Не веря, что меня
реабилитировали не только как гражданина, но и как полицейского, я тупо
спросил, должен ли выходить завтра на работу?

Шеф покивал, сказал, что понимает, как я измотан и разрешил отдыхать до
обеда.

НЕ СТРЕЛЯЙТЕСЬ НА ШКОЛЬНОМ ПОРОГЕ

"До обеда" - это значило, что мне нужно пережить еще ужин и завтрак. За
ужином я решительно отказался обмыть чудесное избавление бутылкой "Голды",
початой еще по случаю моего устройства на работу. На это Софья Моисеевна
ласково сказала:

- Боря, кому суждено быть повешенным, тот не утонет...

Ночью я не спал. Давно был уверен, что мне нечего терять, кроме сына. А
последнее было неизбежно и близко - Левик уже вступал в возраст, когда детям
становится не до родителей... Но с потерей этой женщины я примириться никак
не мог: я только сейчас врубился, что всего за несколько мимолетных, в
общем-то, встреч наши отношения умудрились подняться над постелью, хоть мы с
нее почти не поднимались... Теперь-то я понял в чем дело - она во мне видела
прежде всего личность. Ей было интересно не сколько я зарабатываю, а что
думаю. Не как у меня с женой, а как у меня на работе... Ее экстравагантная
женственность скрывала и одновременно подчеркивала ум, как какая-нибудь юбка
с разрезом... Под утро я отупел и перестал понимать то ли мне действительно
так жалко Маришу, то ли себя, скотика, у которого женщины такого класса
может уже не быть никогда.

Мозг отключался, я уже стал надеяться на сон, но тут врубился желудок,
и я прошлепал на кухню. Рука было потянулась к консервам, но приступ
отвращения к себе заставил вытащить супчик и хлебать эту холодную отраву.

А тут и Софья Моисеевна пожаловали - в ночной рубашке, но при челюстях.

То ли жизни меня поучить, то ли на мою агонию посмотреть.

- Боря,- сказала она грустно.- Клянусь жизнью Леночки... Я отравила
только собаку... Я яд-то не выкинула, потому что боялась - вдруг кто
отравится... И мне говорили, тут крысы...

С логикой у Софьи Моисеевны была, конечно, полная лажа. Потому-то я ей
и поверил. Врет она всегда крайне продуманно.

- А кто же?- тупо спросил я.

Теща пожала плечами:

- Я не знаю, как принято здесь и сейчас, но я за свою жизнь видела
несколько отравительниц и ни одного отравителя... Я уловила сегодня, что ты
знал кого-то из убитых... Подумай, кто тебя здесь может так сильно
ненавидеть?

Я честно подумал:

- Здесь я жил мирно, вы же знаете.

- А твои старые враги? Были среди них кто-нибудь с чем-нибудь
еврейским?

Я не стал хамить, хотя очень хотелось, а просто красноречиво посмотрел
на тещу. Но мой очень старый и очень кашерный враг тупо разглаживал на
коленях ночную рубашку, словно надеясь, что на ткани выступит имя убийцы.

- Ну конечно,- сказал я.- Что еще везти из Союза, как не старые счеты?!

Каждый мечтает начать новую жизнь со сведения старых счетов! А,
главное, у олим других дел, кроме мести, нет...

Но тут старая боевая лошадь встрепенулась и закивала:

- Действительно, как я не подумала! Это же надо быть каким идиотом,
чтобы везти в Израиль старые счеты! - и она триумфально ткнула в стенку, где
в деревянной раме лаково поблескивали "костяшки" советского компьютера,
который я, вместе с тремя дюжинами граненых стаканов, вывез на сувениры, но
прикипел к ним душой.

Достойный ответ не подворачивался, и я решил компенсировать остроумие
профессионализмом:

- Ладно, Софья Моисеевна, яд-то откуда?

- С шука[15], конечно, там дешевле...

- У кого?

- У торговца.

- Смертью?

- Перестань, Боря. Там в конце среднего ряда сидел очень приличный
старик.

Страница 7 из 26 Следующая страница