углями!", деловито повторил:
- Долг каждого солдата - уничтожать врага и приносить ему как можно
больше вреда!
Это напоминание вызвало бурное согласие, которое проявилось в
соответствующих действиях. Кто ел, а кто пошел опять воровать картошку.
Крестьяне деревни быстро заметили воров и с криками и жалобами сбежались к
хате, где помещалась канцелярия полковника Головатенки.
Евгения Васильевна только что встала, когда к ней пришли крестьянки. Она
внимательно их выслушала, уверила, что сейчас придет полковник, что он вышел
только на минутку по своим надобностям, а когда крестьяне заявили, что
пленные покрали у них всю картошку, она уныло сказала:
- Это возможно. Наверно, они голодны. Да, они действительно голодны.
Милая, - обняла она возле стоявшую бабу, - что бы ты делала, если бы ты была
голодна и шла мимо картошки? Человек существо слабое, о грехе не думает,
наворовала бы и ты картошки, сварила бы ее и ела. Это уж так от Бога, -
голодный человек поесть любит.
- А я их в Россию позвала, а я их в плен взяла, что их кормить буду? -
закричала баба, отталкивая Евгению. - Вот вы их и кормите! Казна вам деньги
платит на них, а вы эти деньги крадете, а людей морите голодом. Вот сволочь
какая московская!
Евгения Васильевна покраснела:
- Не ругайся, а то я тебе по морде дам! На вот, выкуси, - и она поднесла
к носу бабы свою руку.
- Эй, люди, мы ищем у начальства справедливости, а тут курва хочет меня
бить! - закричала баба и, крича изо всех сил: - Эй, народ православный, бей
воров, бей насильников! - вцепилась руками в волосы противницы.
Около любовницы полковника собралась толпа, ее тащили за волосы, били
кулаками под бок и пытались повалить наземь. Но Евгения Васильевна так
отчаянно орала, что полковник, поддерживая брюки руками, прибежал к ней на
помощь. Ударами кулаков он разогнал баб и освободил Евгению Васильевну, всю
исцарапанную их ногтями. Потом заорал на баб:
- Вы зачем напали на женщину, а? - и бросился к чемодану за револьвером.
- Мы пришли жаловаться на пленных, - хором ответили бабы, - они у нас
поля опустошили, а барыня за них стоит. У нас австрийцы всю картошку поели -
что мы будем есть зимой? Чем мы детей накормим?
Головатенко сунул револьвер в карман:
- Вот народ хитрый! Ну, возьмут там австрийцы пару картошек, а вы с
жалобами! А если проклятый германец придет вот сейчас и все у вас заберет?
Что же вы, Бога не боитесь, из-за картошки жену мою бить будете? Я говорю,
что немцы придут, коров у вас отнимут, а вас заберут всех в плен! Ну, пошли,
пошли!
Он опять вынул револьвер из кармана и стал целиться в баб. Те начали
выбегать из комнаты.
- Сукин сын! Говорил, что наша армия самая лучшая на свете, а теперь
пугает, что немец придет, вот сволочь! Надо все начальство побить!
Узнав, что его рота питается на деревенских полях, полковник этому очень
обрадовался. Он перестал ей совершенно давать хлеб и в ответ на ругань
населения, угрожавшего идти с жалобой к самому царю, только улыбался:
- Слышите, как германец стреляет? Вот он скоро будет здесь, все у вас
заберет, тогда будете жаловаться!
Между тем голод возрастал. А с голодом пленные становились все более
дерзкими. Они крали все, что им попадалось под руку. Таскали сжатый хлеб в
сараях, врывались в кладовые, ловили кур, и в конце концов ни одна кошка, ни
одна собака не были уверены в том, что они не будут съедены пленными.
Смочек был первым, организовавшим ловлю этих животных. Он где-то раздобыл
кусок проволоки и возле сарая поставил петлю. Ночью все были разбужены ревом
пойманного кота, мяукавшего так, словно плакала дюжина ребят в
воспитательном доме.
Весть о том, что пленные едят кошек быстро распространилась по всему
селу. Православные русские, которые не ели даже голубей, боясь съесть духа
святого, и брезговали зайцем, считая, что он заражен сифилисом, не понимали
совершенно, как можно с таким аппетитом есть кошку, заправленную чесноком.
Теперь они дразнили своих постояльцев презрительным "мяу, мяу" и при этом
жестоко плевались.
На этой неделе пискун принес откуда-то кота. Он убил его и, когда хозяйка
стала выгонять его из избы, оборонялся содранной с кота шкуркой.
- Мне надо питаться кошками, так мне приказал доктор. У меня плохой
желудок. А этот кот вкуснее курицы.
Авторитет заграничных гостей падал на бирже общественного мнения все
больше и больше, и наконец вся деревня начала чувствовать к пленным глубокое
и невыразимое отвращение. Семьи мужиков, сидя за столом и уплетая картошку,
говорили об австрийцах:
- Вот поганый народ, хуже, чем татары! Те лошадей жрут, а эти еще хуже -
собак. Ну, сохрани нас Бог от их образования! Они все грамотные, умеют
писать, читать, а едят паршивых кошек, ну и народ же!
Крестьяне начали убирать свои ведра с колодцев, отказывались дать чашку
для питья, и никто ни за что не хотел одолжить нож, чтобы нарезать хлеба. В
это-то время Швейк и обнаружил помещичье имение, в котором жила вдова
помещика с большим количеством собак-такс.
- Они такие жирные, - рассказывал он о таксах Горжину, - что каждая из
них похожа на валик, даже и ног не видно, а сала на них! Одних шкварок нам
хватило бы на целую неделю. Ты стал бы есть шкварки?
Бывший главный кельнер только вздохнул.
- Да, это вопрос, буду ли я их есть! Я, приятель, уже ел устрицы, суп из
черепах, китайские ласточкины гнезда, ослиную колбасу из Италии, - все, что
можно достать у Липперта в Праге, все я попробовал, даже и ананасы ел. А вот
собак еще не пробовал. Собачье мясо, должно быть, хорошее, у меня на него
большой аппетит!
- А ты способен для удовлетворения своего желания принести жертвы? -
пытливо спросил его Швейк.
В ответ на это Горжин поднял вверх два пальца в знак присяги.
- Двадцать лет жизни за одну заднюю ножку таксы! Хочешь ли ты, демон, и