приготовить мне дров, чтобы я мог изжарить одного пса.
И он спокойно пошел на двор за дровами, не торопясь развел в печи огонь и
стал жарить собаку, обкладывая ящик горящими поленьями, чтобы мясо
пропекалось равномерно со всех сторон.
- Да, вот это хорошее мясцо будет! Сзади него, смотря на пламя, Горжин
жевал сухие заплесневевшие корки хлеба, которые пленные получили под видом
сухарей, и при мысли о предстоящем пиршестве облизывал губы до самых ушей.
Наконец, судя по грохоту, груша свалилась. Швейк предложил своему
товарищу:
- Иди и наломай мне веток, ведь мясо нужно пропечь хорошо, да смотри
выбирай посуше.
Друг его еще раз мысленно облизнулся и отправился за ветками. Через
минуту он принес охапку веток и бросил их у ног Швейка, а за ним в кухню
влетела хозяйка Авдотья Михайловна и, увидя, что в печке жарится собака,
подняла нечеловеческий крик.
Она так налетела на Швейка, что чуть не сбила его с ног, голыми руками
схватила ящик, в котором жарилось мясо, и выбросила его со всем содержимым
на двор. Затем схватила топор и бросилась с ним на пленных. Они едва успели
выскочить, а добрая Авдотья Михайловна, превратившись в разъяренную львицу,
начала выбрасывать скарб. В новом припадке ярости она выбежала на двор за
мотыгой и начала ломать печь, призывая огонь и серу на австрийцев, которые
привезли в православную Россию такой Содом и Гоморру.
Не переставая ругаться, она выбрасывала кирпичи, а соболезнующие соседки,
охая и ахая, помогали ей; потом она побежала жаловаться полковнику.
Пока он успокаивал ее, говоря, что все это сущие пустяки, что все равно
пришли бы немцы, собаку съели, грушу разбили бы снарядом и печь разломали,
Швейк с Горжином бродили по деревне, ища себе пристанища. Но перед каждой
хатой стояли бабы, вооруженные вилами и косами, и ни за что не соглашались
пустить к себе "собакоедов".
Так они ходили со своими собаками до самого вечера, и отовсюду их
прогоняли. В некоторых хатах соглашались пустить их только в том случае,
если они бросят собак.
- Ни за что на свете! Мясо есть мясо. А ночлеги пускай у вас останутся, -
категорически заявил Швейк.
Уже когда начало темнеть, они решили разложить на улице костер, допечь
собаку и переспать ночь у огня. А утром полковник им найдет где-нибудь
место.
Итак, собаку изжарили, кости объели так чисто, что на них не осталось ни
кусочка мяса, и сало слили в баночки из-под консервов; а в это время над
деревней начала разрываться шрапнель, а за шрапнелью гранаты.
Через несколько минут по всему фронту началась такая канонада, что
дрожала земля. Деревня осветилась прожекторами, и шрапнель начала
разрываться над ней дюжинами.
Начался пожар. Загорелось несколько хат, и огонь стал быстро гулять по
деревне. Бог знает откуда, в деревню ворвалось несколько казаков.
- Эй, австрийцы, убегайте! Православные, немец фронт прорвал!
Казаки, освещенные племенем и мелькавшим светом прожекторов, кричали, как
дьяволы:
- Скорей, скорей, ноги на плечи, немец идет! - и били нагайками
попадавшихся им жителей и пленных.
Все убегали из деревни.
В темноте ревел скот, плакали дети, ругались солдаты возле опрокинувшихся
возов и орудий. Орудия стреляли уже только на немецкой стороне и
приближались с такой быстротой, что временами казалось, будто выстрел
раздавался где-то среди убегающих.
Неожиданно в этом хаосе появились одна возле другой две лошади. С одной
полковник Головатенко кричал басом:
- Убегайте, дети, поскорей, только не по дороге, не по дороге, бегите
полем да смотрите, чтобы вас не раздавила артиллерия!
А этот бас заглушал другой, пискливый голос его любовницы:
- Деньги взял? Шляпы положил на воз? Ах, Боже, я пудру на окне забыла!
Долгое время пленные бежали в полной темноте, чувствуя только возле себя
людей и слыша вокруг тяжелый топот бега. Потом темноту прорезал веер лучей
немецкого прожектора и осветил все поле.
И тут раздался заботливый голос бравого солдата Швейка:
- Горжин, я лечу за тобой. Черт возьми, да не потеряй собаку, улепетывай
с ней, смотри, а то угостят тебя гранатой! Береги собаку, как свой глаз, а
то у нас нечем будет позавтракать!
В ГЛУБОКИЙ ТЫЛ
Слова Швейка: "Мы как парижские ветераны - раз уж разойдемся, то ничто
нас не остановит, кроме стены", сказанные утром после той памятной ночи, в
которую они бежали, правильно выражали создавшееся положение.
Армия удирала, несмотря на то что не было слышно ни единого выстрела. На
фронте возникала паника, которую солдаты, измученные бесконечной войной и
мало тешившиеся перспективой сидеть третью зиму в окопах, охотно
поддерживали и раздували. Русская армия без ведома главнокомандующего
выбросила лозунг: "По домам!"
И только на третий день устремившуюся с фронта лавину остановили дикие
казачьи части, посланные специально для этого из тыла. Они преградили путь
бегущим, навели порядок и погнали их опять к болотам, которые остановили
наступавших немцев.
Что делать с пленными, находившимися в рабочих ротах, никто не знал.
Когда полковник Головатенко обратился к какому-то казачьему генералу с
запросом, в котором спрашивал, как ему поступить с пленными, он получил
короткий ответ:
- К черту! Подохни и ты вместе с ними.
Тогда полковник, посоветовавшись с Евгенией Васильевной, решил
послушаться ее совета и направиться со своим войском в глубокий тыл. Было
решено идти в тыл до тех пор, пока не встретится какое-нибудь военное
учреждение, которое взяло бы пленных в свое ведение.
Свое решение полковник сообщил пленным, добавив, что теперь они находятся