- Да, да! В Петрограде б... а ты корми вшей в окопах!
- Ну. пора войну кончать! Начальство надо побить и идти домой.
Солдаты говорили так только между собою, остерегаясь поручиков и
офицеров. А после этого шли как ни в чем не бывало на вечернюю молитву и
по-прежнему пели царский гимн.
Фельдфебель Анненков был весьма набожным и преданным царю человеком; ему
был подчинен как отряд русских солдат, так и пленные, помещавшиеся в этом
бараке. Он становился перед иконой впереди всех, читал "Отче наш" и первый
же начинал густым басом петь "Боже, царя храни".
Другой его чертой была слабость к политуре и полное пренебрежение к
спиртным лакам. Он мечтал только о том времени, когда будет свободно
продаваться водка, и обещал в первый же день напиться до остервенения.
Большая часть времени у него уходила на поиски денатурата, который он
пил, когда ему удавалось его раздобыть, прямо из бутылки, и, говоря о
достоинствах царя русской империи, он при этом шипел: "Войну он начал, а
водку запретил, мать его... сукин сын". (Под словом "он" он подразумевал
царя.)
Русские газеты начали писать все острее и смелее; в армии нарастал дух
восстания, а чтение газет только разжигало это настроение. Однажды, когда
Горжин читал статью о том, что вся власть должна была бы перейти к Думе, а
солдаты вслух с этим соглашались, в барак вошел поручик Воробцов.
Все были так заняты газетой, что не заметили его прихода. Он встал позади
солдат и стал прислушиваться к замечаниям, сопровождавшим чтение Горжина.
- Вот Сухомлинов сволочь, мать его...
- Ну, вот, говорят, конец войне! Уж все немцам продали.
- Да, да, да, нас ведут на убой, как телят!
- Начальство нужно перебить, немцам тоже надо сказать, чтобы они перебили
своих офицеров.
Воробцов потихоньку вышел из барака, пришел в канцелярию, приказал
позвать к себе фельдфебеля Анненкова и сказал ему:
- Вечером займись с солдатами словесностью. Расскажи им о царской семье,
а я приду посмотреть.
Итак, вечером Анненков приступил к занятиям словесностью.
Это было забавно. До этого он успел влить в себя бутылку денатурата и
потому находился в прекрасном патриотическом настроении. После краткого
вступления, в котором он упрекнул солдат за то, что они только и делают, что
жрут кашу и ищут вшей, он перешел к самой теме: царской фамилии. Тут вошел
Воробцов и сел на нары.
- А ну-ка, скажи мне, - говорил Анненков, обращаясь к солдату, - кто
такой Николай Второй?
- Это наш император, - отвечал солдат.
- Хорошо, - похвалил фельдфебель, - это наш царь, он управляет нами на
благо России и победит германцев, а вот водку закрыл и не дает ее солдатам,
мать...
Воробцов закусил губу, скрывая улыбку. Анненков понял это как поощрение и
вызвал другого:
- Ну а ты скажи, кто такая Александра Федоровна?
- Не могу знать! - стереотипно ответил солдат.
- Как же, скотина, ты не знаешь, кто она такая! - заволновался
фельдфебель. - Ты хотя скажи, кем бы она могла быть?
Солдат молчал.
- Да у тебя-то жена есть? - помогал ему фельдфебель.
Солдат тяжело размышлял, а потом сказал:
- Наверное, хозяйка царева будет.
- А-ле-ксандра Фе-до-ровна, - говорил по складам фельдфебель, хлопая
солдата по голове книжкой при каждом слоге.
- Ну, на сегодня достаточно, - сказал Воробцов, уходя.
Он шел медленно и слышал, как солдаты говорили:
- Вот видишь, из-за всякой шлюхи наш брат получает по морде.
"Всюду уже говорят одно и то же", - подумал поручик, и, наняв на улице
извозчика, направился к себе домой; там он вытащил из шкафа бумагу и,
запершись, принялся писать. Немного подумав, написал несколько строк и
только после этого сверху надписал: "Товарищи!"
- Сегодня я иду на базар, - сказал однажды утром Швейк Горжину,
собиравшемуся снова посетить своих коллег-официантов, которые из
профессиональной солидарности кормили его. - У меня много приготовлено
товара, он теперь падает в цене. Хлеб становится дороже, сало тоже. А то еще
вовсе перестанут покупать.
- Швейк, - сказал Горжин, - смотри ничего не болтай. Вчера вечером в
"Савойе" у генералов было какое-то совещание, говорят, что в Петрограде
революция. Официанты уже слышали, будто там стрельба. Возможно, что там
восстали рабочие.
- Да оно уж и тут попахивает, - сказал Швейк. - Оно бы и тут необходимо
было сквознячок пустить. Да я ни во что не вмешиваюсь, я человек
нейтральный. Так подожди, я пойду с тобой.
И они отправились по грязной дороге к городу.
- Ну так если до чего-либо дойдет, постарайся ретироваться, - снова
напомнил ему Горжин, когда они встретили казачий разъезд.
- Да ведь я человек с головой, - ответил на это Швейк, - я все-таки
неглупый. Я буду нейтральным. Уверяю тебя, что со мной ничего случиться не
может, как это было с этим Грдличкой, который ходил в Коширжах на
"Млынарж-ку". Один раз во время музыки его сын и зять сразились между собою.
Ругаются, дерутся, бьют друг друга ногами, вырывают волосы, и люди зовут
старика Грдличку, чтобы он пришел их разнять, потому что это ведь его люди,
они его и послушаются.
А он отговаривается: "Мне что за дело, пускай они сами решают свой спор.
Я человек нейтральный". Прибежали полицейские, обоих арестовали и посадили в
одиночку в Смиховском. участке. Через три дня их выпустили, приходят они
домой и давай колотить старика: "Ты что же это, тесть. Тесть, а позволяешь
меня, твоего зятя, бить какому-то сопляку!" - говорит один. "Ах, черт
возьми, ты мой отец, можно сказать, у нас с тобой одна кровь, меня арестуют,