этого он сам делался значительней в своих собственных глазах.
Было похоже на то, что Швейк идет на конец света, а конца этого не видно,
нет конца. Однажды во время дождя он промочил ботинки, которые потом
затвердели, как кора, и разодрали ему ноги в кровь. Тогда он сбросил их и
пошел босиком, а ботинки перекинул через плечо и надевал их только ночью,
чтобы никто не украл. Все время перед ним расстилалась равнина, тянулись
степи, на которых паслись коровы и волы, и ничто в этом неприятельском
государстве не напоминало о враждебности.
Он уже знал несколько русских слов, и туземцы могли кое-как его понимать:
его ободранный вид, при добродушном и внушающем доверие лице, возбуждал у
мужиков внимание и любопытство, и они, такие же, как он, предпочитали,
будучи на него похожи, обращаться именно к нему.
- А как ваш царь, - сказал ему староста в одной деревне, где они
ночевали, - хороший он человек? Не стоило бы ему, старику, брать войну на
свою совесть! А наших пленных зачем он мучает?
Швейк, понимая едва десятую часть сказанного, без всякого раздумья
отвечал:
- Да, этот наш царь, старый пердун, - человек не злой; люди-то в каждом
что-нибудь увидят и найдут. О вашем царе тоже говорят, что он теплый парень.
А наш царь вашим пленным каждый день ноги моет, как папа в Риме.
- А нашего Ивана, сына нашего Ивана Ивановича, ты в Галиции не видел? -
спросила жена старосты. - Он в двести шестнадцатом полку служил и письмо
прислал из Галиции.
- Я видел, дорогая, много ваших сыновей, - с улыбкой говорил Швейк. - Ваш
Иван Иваныч человек хороший? Блондин он или брюнет? В кого он больше: в отца
или в мать? Я с ним говорил, и он через меня вас приветствует, поклон вам
посылает.
Глаза старухи засветились радостью и любопытством. Она взяла Швейка за
руку, как близкого человека, и стала засыпать его вопросами, из которых
Швейк не понял ни слова, а потому хватил наугад:
- Я говорил с ним, мать, у самой галицийской границы; он говорит, что ему
хорошо, что хлеба и сахару ему хватает, и сказал, чтобы я шел к вам на
ночлег; он сказал: "Отец хорошо, мать хорошо, передай им поклон! И пусть они
дадут тебе, говорит, обед и ужин".
Староста взял Швейка за руку, другою погладил его по лицу, похлопал по
плечу и сказал:
- Вот молодец! Вот хороший солдат! Ну, пойдем, брат, пойдем в нашу хату
курицу есть!
Так Швейк принял участие в семейном ужине, во время которого он почти
один уписал всю курицу, потому что ни староста, ни его дети не ели ничего,
любуясь славным солдатом Швейком, а староста сам, когда Швейк, блаженствуя
от сытости, стал дремать, отвел его на сеновал, где его жена положила Швейку
под голову и подушку.
Когда староста влез к жене на полати и положил под голову полушубок, он
сказал:
- Вот австриец, враг наш, но человек славный и с образованием хорошим.
Кажется, он и грамотный!
И старостиха, очнувшись от дремоты, ответила:
- Славный человек и с нашим Иваном говорил на фронте! Дай ему Бог
здоровья!
Между тем Швейк разделся донага в сарае и, заметив, что здесь находились
лошади, раскинул на их спинах свой мундир и нижнее белье для того, чтобы из
него вылезли вши, которые боятся конского запаха и не переносят тепла.
Он спал прекрасно, так как его не кусали, и утром, вспоминая о своих
снах, говорил:
- По меньшей мере ангелы отгоняли от меня мух.
Он надел свое продезинфицированное таким оригинальным способом белье и
военную форму и вышел на двор умыться к колодцу. Возле телеги он заметил
жестянку с колесной мазью. Швейк, обмывая грязные и потрескавшиеся ноги,
вспомнил о своих затвердевших, натирающих мозоли ботинках, и ему пришло в
голову, что если их намазать мазью, то они размякнут. Он взял жестянку и
направился с нею в сарай. Но напрасно он там искал помазок, с помощью
которого мог бы осуществить свое намерение. Не было помазка и ничего такого,
что бы его могло заменить.
Осматриваясь, он заметил хвост коровы, спокойно лежавшей в углу сарая. Он
взял его, окунул в жестянку и начал размазывать им колесную мазь по своим
самоходам.
Корова посмотрела на него умными глазами, как бы в удивлении и
недоумении, и Швейк нашел необходимым принести ей соответствующее извинение.
- Не сердись, пеструшка, одна твоя сестрица была виновницей того, что я
потерял все свои военные заслуги, поэтому разреши, чтобы я воспользовался
твоей добросердечностью, раз обстоятельства меня заставляют быть
изобретательным, как Робинзон Крузо.
Когда эшелон уходил, Швейка провожало все семейство старосты и с
удивлением смотрело на его набитую вонючей махоркой трубку, из которой шел
облаками удушливый дым. Старостиха сказала:
- Да это у тебя настоящий самовар.
Провожали они его до самого поля и там прощались. Староста сочно
поцеловал Швейка и, потрясая его руку, взволнованно желал ему счастья в
дороге и звал его на обратном пути заехать к ним.
Швейк, заметив его искреннее волнение и видя, как жена его плачет, так же
искренне поцеловал его и вытер свои глаза.
"Смотри, какие они порядочные люди! А ты, Швейк, вор. Ты такой же
преступник, как Кладивко из Виноград, тот, который давал объявление в
"Политику", что он желает жениться, в конце концов не женился и за это попал
в тюрьму".
Староста вытер рукавом рубахи свои глаза и заметил:
- Да, да, вот что наделала война!
- А до Киева еще далеко? - спросил его Швейк на прощанье.
Староста минуту размышлял.
- Ну, не далеко... так, верст двести будет.
И Швейк, посмотрев вдаль, мечтательно сказал: