Между ними завязалась дружеская беседа, и Швейк с удовольствием увидел,
что казак относится к нему с уважением и, обращаясь к нему, по-приятельски
улыбается:
- Вот военнопленный! Русские слова знает и понимает! Молодец, мать!..
За тот небольшой промежуток времени, пока они шли вместе, Швейк заметил,
что его провожатый, с кем бы ни говорил, никогда это "мать!.." не пропускает
и не забывает упомянуть в начале или в конце каждой фразы и что солдаты,
отвечавшие ему на вопросы, также держались этого правила; из этого Швейк
понял, что вопрос идет о каком-то общепринятом выражении, которое
свойственно людям хорошо воспитанным и порядочным.
Когда казак передал Швейка в канцелярию штаба дивизии, в дверях показался
молодой, высокий офицер, который пытливо посмотрел на пленного и спросил
его:
- Ты где попал в плен... мать?
Швейк охотно и без колебаний ответил:
- Осмелюсь доложить, у Брод... мать, господин лейтенант. Почти у самой
границы меня забрали, мать!..
При выражении этой учтивости офицер подскочил, ударил Швейка по правой и
левой щекам, а затем закричал:
- Кто тебя научил, мать?.. Так нельзя, нельзя говорить с начальством!
Сукин ты сын... мать!
Видя, что офицером овладело бешенство, что он начал ругаться и трястись
от злобы, Швейк понял, что он ответил неудачно. Взяв под козырек, он сказал:
- Прошу прощения. Видно, у вас тут ничем нельзя злоупотреблять; сознаюсь,
что сказал лишнее. Я, господин лейтенант, еще не научился по-русски, знаю
только эти слова.
Офицер свысока посмотрел на Швейка и, выйдя из хаты, хлопнул дверьми.
После его ухода из-за стола встал писарь, очевидно еврей, и, заливаясь
смехом, сказал Швейку по-немецки:
- Ты, приятель, не повторяй все, что слышишь от солдат. Вообще я тебе
рекомендую в России побольше молчать до тех пор, пока не будешь знать, что
ты говоришь. Иначе ты отсюда живым не выберешься.
Затем он объяснил Швейку, что обозначают эти три слова, которые так часто
он слышал от солдат, и что, собственно, он получил от офицера сравнительно
небольшую награду. Затем он отвел Швейка в переднюю, позвал другого солдата
и, показывая на Швейка, сказал:
- Отведи его к остальным, и пусть старший зачислит его на обед и
довольствие. Ну, сервус, ауф видерзеен... мать! - добавил он, легонько
толкнув его коленом в зад.
Солдат показал рукой вперед. Швейк пошел впереди его к большому сараю,
где уже было несколько пленных, которых охраняли солдаты. И там, снимая со
спины ранец, Швейк весело заговорил:
- Из какого полка, братцы? Так значит, тут нас много; недаром говорят,
что плохой пример заразителен. Я думаю, что раз уж мы прорвали фронт, то
теперь недалеко до Москвы.
Ему никто не отвечал. Два немца и один венгр отошли от остальных в угол и
стали грозить оттуда кулаками. А Швейк, растянувшись на ранце, расправил
утомленные ноги и стал философствовать.
- Да, да, он, император-то, знал, какое будет начало, а не знал, какой с
нами будет конец. Неужели, братцы, мы действительно в России? Мне кажется,
что тут погода такая же, как у нас.
- Увы, мы действительно в России, - вздохнул старый капрал возле Швейка.
- Но тут не так, как мы себе представляли. Я сам поднял руки вверх, а они
мне за это рожу расквасили, забрали у меня часы, отняли бритву, вытащили из
кармана кошелек и не оставили даже зеркала. Два дня уж, как я не ел. Да с
ними и не договоришься.
- Нынче тебе дадут еду, - утешал его Швейк, - писарь им приказал. Видите
ли, братцы, это потому нам тут так плохо, что о нас не знает их император
или царь, как они его называют. Он очень порядочный человек и нас, чехов,
очень любит; он вообще чувствует по-чешски и по-славянски, это я знаю от
самого доктора Крамаржа.
И Швейк рассказал, как на одном собрании ораторы уверяли, что царь ни о
чем ином не думает, как только о спасении чехов и славян, и, вспоминая
цветистые фразы, которыми зажигали народ на собраниях и митингах, он сам
пришел в восторг:
- Вот, друзья, как только царь узнает, что мы здесь, возможно, что он нас
пригласит к себе в Петроград и покажет нам, как он правит Россией. Сперва
была бы, господа, аудиенция, потом угощение, вечером - дворцовый бал и Бог
знает что еще. А я бы там, ребята, подцепил себе какую-нибудь блондинку
княжну или графиню, жену какого-нибудь гофмейстера...
- И говорил бы ей: хорошо, да-да! - добавил со смехом капрал. - Ведь ты
бы не сумел с ней и двух слов связать.
- Это правда, тяжело договориться с жителями враждебного государства, раз
они говорят на чужом языке. Да ведь часто бывает, что и муж с женой не могут
сговориться, - старался убедить слушателей Швейк. - Это было в Крочеглавах.
Один углекоп Янда озлился за что-то на свою жену, и она с ним перестала
разговаривать. А он, чтобы отплатить, тоже перестал разговаривать с ней.
Когда им нужно было сказать что-нибудь друг другу, они писали мелом на
столе. Случилось мужу заболеть, и он целую неделю пролежал дома. Но в
субботу доктор уже не признал его больным и говорит ему: "Господин Янда, в
понедельник идите на работу". Приходит он в воскресенье из пивной, жена ждет
его к ужину; он поужинал и пишет мелом на столе: "Утром я иду в шахты,
разбуди меня в четыре часа!" Жена прочла, ничего не сказала и пошла спать.
Просыпается он утром, жена мелет кофе, на дворе белый день, а на часах
половина восьмого. Муж испугался, вскочил, начал ругаться и кричать на жену:
"Ты почему меня не разбудила?" А она, не отвечая, показывает ему на стол. Он
идет к столу, а там под "разбуди меня в четыре, я иду на шахты" рукой жены
написано: "Вставай, уже четыре!" А затем: "Уже четверть пятого, вставай же
скорее!" - Швейк на минуту задумался, а затем продолжал: - Или этот Голечек,
что квартировал в Розделове. И он и его товарищ, некто Ферда Беран, - оба
чехи, а не могли ведь договориться. Часто в языке не хватает точных
выражений, и оттого бывает много всяких недоразумений. Вот, например,