- Последнюю строку мы пели с такой религиозностью и подтягивали так
жалобно, что даже сам Халбгубер, когда один раз шел мимо больницы и услышал
наше пение, остановился, взял под козырек и сказал провожавшему его
ассистенту: "Die Tschechen sind doch nicht so grosse Vaterlandsvaweter1".
Да, это было прекрасное время! Ну, а уж дальше я помчался, как в
экспрессе: рота, фронт, сражение у Ровно, где мы достаточно хватили горя, а
потом стали ждать русских. Ну, мне хочется спать, - устало добавил
вольноопределяющийся.
- Подожди, подожди, - запротестовал Швейк, - теперь моя очередь
рассказывать о своей судьбе. Я попал в плен по недоразумению. И после войны
меня не должны за это осудить, как тех, что подымают по доброй воле руки
вверх. Меня, Марек, в руки неприятеля принесла глупая, испуганная корова.
Если бы не произошло этой ошибки, то мы бы давно уже выиграли войну.
И Швейк стал рассказывать свою историю день за днем с того времени, когда
потерялся Марек, и по день, когда они встретились. Но затем, увидев, что
Марек усиленно борется со сном, едва сопротивляясь тяжести опускавшихся век,
разрешил ему лечь и, укладывая мешок между собою и им, шепнул:
- Если почувствуешь голод - бери. Тут-то мы чего-нибудь найдем; а потом я
опять попаду под арест. Ты еще тут ничего не знаешь; если что хочешь или что
тебе нужно, только скажи мае, - я по-русски уже умею и знаю кое-что. Хорошо,
Марек, правда?
- Хорошо, пан, да, - зашептал уже сонный Марек. И Швейк, прижимаясь
поближе к нему, положил себе под голову кучу еловых шишек и сказал:
- Крепко не спать, чтобы нас никто не обворовал. Гора с горой не
сходится, а человек с человеком всегда сойдется!
Наверху сыто блестели звезды, и по сосновому лесу Дарницы толкались люди,
шаря, где бы можно было раздобыть еду.
Картина дарницкого лагеря в течение ночи нисколько не изменилась. Утром
опять вынесли мертвых и закопали их немного дальше под соснами, а те, у кого
было в перспективе вскоре последовать их примеру, смотрели на могильщиков
тупо, без интереса и волнения, как на нечто неотвратимое.
Между группами пленных, лежавших под деревьями, то и дело появлялись
новые русские солдаты, которые, не нагибаясь, оттаскивали крючьями умерших,
не обращая внимания на то, что во многих из них еще теплилась искра жизни.
Они думали, что в плену и во время войны иначе и быть не должно, а когда
замечали, что кое-кто еще пытается открыть глаза, чтобы посмотреть на мир,
который люди превратили в мир пыток, его успокаивали: "Ничего! Все равно
сдохнешь, как собака!"
После шести часов цепь русских солдат начала отделять часть пленных. Они
будили их, толкали винтовками, били плетками, сгоняли в кучу:
- Ну, подымайся, пойдем на работу!
Киев укреплялся, вокруг рыли окопы, ставились проволочные заграждения -
все это делалось руками умирающих австрийцев. Славянская Россия, так же, как
и пангерманская Австрия и Германия, не выражала желания кормить даром этот
избегавший войны и сдававшийся в плен элемент и не оставляла их умирать от
истощения на соломе, когда представлялась возможность героически умереть от
бомбы, брошенной с аэроплана. Солдаты считали пленных, отстраняя тех,
которые уже не могли держаться от слабости, и заменяя их более сильными,
стоявшими вне оцепленной черты. Потом очистили дорогу к котлам и сказали:
- Ну, вперед, ребята! Получайте завтрак и хлеб и айда на работу!
Из отобранных военнопленных солдаты поставили возле котлов десятки и
раздавали им миски. Потом с другой стороны приехало несколько возов, и
русские солдаты начали складывать с них огромные караваи черного хлеба.
Лагерь оживился. Тесто синей грязи начало густеть, стягиваясь к кухне.
Пленные плотно стали друг к другу, тело к телу, слитые в одно, как лава.
У котла русский фельдфебель дал первой десятке каравай хлеба, повар
открыл котел и, мешая похлебку, наливал ее ковшом в миску. По лесу пронесся
слабый запах жареного лука, который так спрессовал людей друг к другу, что
между ними нельзя было бы протянуть и нитку. Все устремлялось к котлам и к
возам с хлебом, глаза горели, ноздри трепетали, ловя запах жареного сала.
Кордон солдат, отделявший отобранных на работу пленных от остальных,
усилился пришедшим на помощь отрядом, и тем не менее подавался под напором
оставшихся плечных. Русские солдаты в первом ряду, взявшись друг за друга,
образовали цепь. Другой ряд за ними отгонял пленных прикладами винтовок.
Первый десяток уже ел, другой делил хлеб, а толпа, стоявшая за ними,
волновалась; она давила к кухне стихийной силой, такой силой, какой
вулканический взрыв поднимает острова со дна моря, и неудержимо стремилась к
котлам.
Вот она прорвала цепь, сбила русских солдат с ног; за ними пришла очередь
и тех пленных, которые должны были получить пищу и отправиться на работу.
Никто не выражал неудовольствия, никто не кричал, все слилось в глухой
зловещий гул, который обычно слышится при приближении бури. А затем все это
бросилось на котлы и на хлеб. Караваи хлеба понеслись над головами и еще в
воздухе были разрываемы на мелкие крошки тысячами судорожных пальцев. Ковш,
едва очутившись у голодного рта, моментально вырывался другими, обжигая
горячей похлебкой лицо того, кто им обладал до этого.
На тревогу прибежала рота русских солдат и бросилась в штыки. Но никто не
дрогнул, никто не уступал перед острием стали, и солдаты вынуждены были
отступить назад. Прапорщик, командовавший ими, приказал зарядить винтовки и
выстрелить в воздух. Залп потряс верхушки сосен, пули сбили несколько веток,
но никто этого не слышал, никто не обратил на это внимания. Голодные дрались
по-прежнему.
Прапорщик, бледный и растерявшийся, не знал, что делать, и хотел открыть
огонь в упор по людям, но в этот момент воздух прорезал резкий, высокий,
отчаянный крик, крик человека, которого медленно резали. Серо-голубая толпа
неожиданно застыла в оцепенении, а затем начала отступать и сама
расходиться.
Русские солдаты после этого без всякого приказания сами разогнали толпу
по лесу, не скупясь на удары. Возле кухни остались только потоптанные и
раздавленные, а в котле с кашей лежал пленный венгр, которого во время атаки
котла столкнули в него другие, и он в каше буквально сварился заживо.
Его вытащили из котла за ноги, самый котел вырыли из земли и оттащили в