сторону. Прапорщик обо всем случившемся донес в Киев. А когда пришел целый
батальон и с ним комиссия офицеров, для того чтобы составить протокол о
случившемся, в котле каши уже не оказалось, он был чист, и только на дне его
нашли шапку с инициалами "Ф. И. 1.", на которой следы каши сохранились
только в этих буквах, и то потому, что, если облизывать эти буквы, можно
обрезать себе язык; все. содержимое котла пленные съели, несмотря на то что
каша была пропитана испарениями их несчастного товарища.
В полдень привезли из Киева новые воза с хлебом и несколько новых котлов;
сваренный венгр заставил заговорить отупевшую совесть комендатуры. Хлеб
раздавали до самого вечера и составляли пленных в десятки.
Возле кухни стояли казаки с плетками и наводили порядок, рассыпая удары
направо и налево. К этому их понукал прапорщик, бивший австрияков куском
резиновой кишки, приговаривая:
- Начальство во всем должно быть примером своим солдатам.
Потом по лагерю раздался призыв: "Чехи в сторону, чехи, сюда, ко мне!"
- Марек! - сказал Швейк вольноопределяющемуся, с которым они, благодаря
запасам хлеба в мешке, не участвовали в голодной атаке, - не пойдем туда, ты
еще не знаешь Россию и не знаешь, какие могут там быть неприятности и
недоразумения. Они ищут хороших чехов, а потом все равно не дадут им жрать,
как и венграм. Но ко всему они подходят с политической точки зрения. Когда я
служил в Будеёвицах, то там у нас был капрал, некто Чинчера. Он всегда
приходил в казармы и говорил: "Мне нужен в канцелярию один интеллигентный
человек, умеющий писать по-чешски и по-немецки; но только с хорошим
почерком". А когда кто заявлял об этом, то он отводил его на лестницу, давал
ему в руки щетку и говорил: "Иди и прочисть клозет, пусть там все сверкает,
иначе посажу в карцер". Они здесь, может, тоже ищут таких, но черта с два мы
пойдем туда.
Но когда они увидели, что на пне стоит молодой русский офицер и говорит
по-чешски, то они оба пошли посмотреть и пробрались к нему ближе, чтобы
лучше все расслышать.
Это была речь, какие они часто слышали дома на собраниях. Офицер,
назвавшийся чехом и австрийским офицером, сообщил, что в России сейчас есть
чешская дружина, которая воюет против Австрии в рядах русской армии, что
необходимо взяться за оружие и идти на Вену и Берлин, вызвал давно ушедшие
тени Яна Гуса и Жижки и не забыл о "белых костях* таборитов, павших у Липан
и на Белой Горе.
- Солдаты, братья! - кричал он. - Родина в опасности, у родины петля на
шее, каждый из нас должен быть как кремень, сегодня говорят пушки!
- Ах, батюшки, ты только послушай! - шепотом сказал Швейк. - Я ведь тебе
давно говорил, что Австрии угрожает гибель.
Офицер посмотрел на Швейка холодными глазами и, подогревая себя,
продолжал:
- Возможно, о нас скажут, что мы сумасшедшие, но ненависть должна бродить
в нашем мозгу, как тигр в джунглях, как лев, она должна лежать в сердцах
наших. Ненависть должна быть у нас молитвой утренней и вечерней, она должна
быть песнью нашего труда! Девственные недра наших скал, поверхность наших
рек, пропасти шахт, дыхание еще нерожденных детей, - все это должно дышать
ненавистью! Крупинки сажи, вылетающие из труб наших мирных жилищ, должны
сеять и плодить ненависть! Удары о наковальню должны родить ненависть!
- А у него фантазия, как у футуриста, - шепнул Марек Швейку.
- В пивную "Калих" ходил один такой же тип, он сочинял песни, а когда
напивался, то говорил точь-в-точь так же, - сказал Швейк в ответ.
Голос оратора звучал все громче, и эхо в лесу отзывалось на его
восторженные слова.
- Песок под корнями лесов должен тосковать по времени, когда из него в
доменных печах мы будем плавить железо и сталь для врага; жилистое горло
врага - вот место для наших челюстей!
- Я боюсь, как бы он меня не загрыз, - сказал Швейк, на что офицер,
спрыгивая с пня, гордо ему ответил:
- Ты был рабом Австрии. Страдания в плену очистят тебя от этого греха.
Затем на пень забрался другой человек, одетый в штатское, в расстегнутой
рубашке, и начал тоже ораторствовать, но более вразумительно. Он сказал, что
всех пленных повезут в Сибирь, где русское правительство, имея в виду их
славянское происхождение, не может позволить, чтобы они умирали от тифа; что
раз война, то нужно воевать, а кто хочет воевать, пусть запишется; каждый
записавшийся получит новый мундир, будет иметь вдоволь хлеба и харчей.
В это время офицер дернул его за пиджак, оратор проглотил несколько слов
и закончил так:
- Мы все одна семья. Что же, разве вы не чувствуете в своих жилах
славянскую кровь?
После этого ораторского вопроса бравый солдат Швейк стал перед оратором и
с улыбкой сказал:
- Чувствуем, ваше благородие! - И засучив рукав, под которым ему на кухне
резиновая кишка прапорщика написала большой синяк, он подул на него и твердо
добавил: - Конечно, чувствуем, и славяне из нас получатся очень хорошие. Они
нам этого славянства вольют здесь по первое число.
Никто не записался. Тогда человек в штатском осмотрел всех пленных и
сказал им:
- Теперь вы в России. Хоть бы вы научились русскому гимну. Он поется вот
так.
И он запел. Русские солдаты взяли под козырек, пленные тупо смотрели, не
понимая, о чем идет речь, а затем офицер сказал разочарованным голосом:
- В самом деле - никто не хочет вступить в войска? Неужели вы не бравые
чехи?
Отвечала ему абсолютная тишина. Офицер со штатским в сопровождении
русского прапорщика, усиленно за ним ухаживавшего, уже уходили.
- Брат Вашек, - говорил штатский, обращаясь к офицеру, - ты не должен был
мне мешать агитировать по-своему. Я бы обещал им кнедлики, свинину с
капустой, гуляш, пиво; ты бы мог навербовать здесь целый батальон.
На это его собеседник сердито ответил:
- Я не хочу - чешское войско должно быть крепким, как стальной нож.
Несколько шагов они прошли молча. Затем задумавшийся офицер остановился