писарями и начал составлять списки.
Запись начали с одного конца, но уже когда дело дошло до третьего
пленного, то старые пленные успели передать новым совет не называть своих
настоящих фамилий.
- Пошлют тебя в шахты копать уголь, и там ты хватишь горя. Тут ты хоть и
голоден, но ничего не делаешь. Скажи ему какую-нибудь чепуху, но настоящей
фамилии не говори, а когда будут вызывать в эшелон, то не отзывайся, потому
что это не твоя фамилия. А потом покажешь писарю свое удостоверение. Они
по-латыни читать умеют.
Выгодные последствия этого маневра были ясны и писарей капитана Попова и
его самого приводили в отчаяние. В один день он переписал пленных, назначил
кому куда, а на другой день у него оказывались люди совершенно другие,
которые утверждали, что их еще не записывали. Таким поведением новых пленных
они были обязаны старым пленным, попавшим сюда еще в 1914 году, которые
считали своей святой обязанностью воспитать их в таком духе. Таким образом,
Швейк, осведомленный обо всем, нисколько не удивился, когда на вопрос
писаря: "Как твоя фамилия?" - один из его соседей без колебания ответил:
"Гефенгер Сычак-Вагабунд". На недоумение писаря, не знавшего, как записать
эту фамилию, он заявил: "Гефенгер - это имя, а Сычак-Вагабунд - это
фамилия". Потом все в ряду переглянулись, и один сказал: "Говорите им
что-нибудь такое, чтобы они языки сломали. Я назовусь Гостинским Голечеком с
Ржичан".
Когда писарь подошел к Швейку, тот, не ожидая вопроса, сказал:
- Сапер Водичка.
- Водичка, - повторил с удовлетворением писарь. Затем перешел от Швейка к
Мареку.
- А твоя как фамилия?
- Радбылбых Кратина, - сказал серьезно вольноопределяющийся.
- Что за имена на Западе! - заметил капитан писарю, видя как тот силится
запомнить и записать. - А ты спроси его еще раз, не перепутай.
- Рад-был-бых Кра-ти-на, - говорил по слогам Марек, а Швейк обратился к
нему:
- А ты не родственник того самого пана из Кралуп? Он работает жестянщиком
и любит лазить по высоким местам. Один раз он сфотографировался на крыше
замка Нелагозевес, а на башне в Велтрусах под ним сломалась лестница.
Когда всех записали, капитан Попов пошел в свою канцелярию и вернулся с
какими-то бумагами, по которым он читал:
- Городская управа в Каменке: двадцать человек. Писаря и казаки забегали
от одной группы пленных к другой, стоявших колоннами по национальностям, и
брали из каждой группы по одному человеку. Всего оказалось отделено четыре
человека.
- Ну, еще по одному, - приказал Попов, показывая на другой конец каждой
группы.
Снова привели по одному. Стало всего восемь. Затем капитан закричал
снова:
- А теперь бери из середины!
Набралось двенадцать. Попов сосчитал их и затем пошел от группы к группе
и, показывая казакам пальцем на пленных, говорил:
- Бери того, бери этого.
Так он собрал двадцать требуемых пленных для управы в Каменке и стал
читать снова:
- Заводы и копи в Черткове - шестьдесят человек.
И опять, в то время как писарь записывал имена отобранных для работы в
Каменке, потея над тем, что ему диктовали, он выбрал, пользуясь своим
оригинальным методом отбора, шестьдесят человек на работу в копи, таких,
которые не знали друг друга; так он работал до тех пор, пока весь эшелон не
был разобран. Он честно выполнял эту свою функцию, заботясь о благе России,
и воображал себя ее спасителем. Только его мучило то, что даже писаря не
могут объяснить причин, почему в лагерь прибывают все новые пленные.
После того как писаря всех записали снова, капитан произнес большую речь,
в которой подчеркнул, что на работе пленным будет хорошо, и предупреждал,
чтобы они только не забыли, куда кто назначен: "Вы вот в Чертков, вы - в
Миллерово, вы - в Новочеркасск, а вы в Крюковку". А затем он отправился
обедать в сопровождении казаков.
Среди оставшихся групп пленных начались крики, словно в испуганной стае
куропаток. Каждый искал и звал товарища, с которым уже был на фронте или с
которым попал вместе в плен. Потом пленные получили обед. После обеда писаря
пришли одни, без капитана и, отдавая казакам сопроводительный лист на
железную дорогу, приготовляли эшелон в путь.
Это была отчаянная работа. Они выкрикивали имена по списку, чуть не
охрипнув от крика, но никто не отзывался. Хватали пленных, смотрели в их
удостоверения, но у каждого была совершенно другая фамилия, чем та, которая
была записана в списке. Тогда они приказали казакам выгнать их всех во двор
и смешать вместе. Это распоряжение также не достигло своей цели, пока
наконец за это дело не взялся вахмистр, казак с простреленным глазом. Он
взял список из рук писаря и начал командовать:
- Двадцать людей в Каменку! Отсчитай! Готово? Веди их на вокзал!
Шестьдесят человек в шахты на станции Чертково. Расставить их по четверо!
Отсчитайте пятнадцать рядов! Готово? Выведите их наружу!
А на протесты писарей, кричавших, что на места посылают совсем других
пленных, не тех, которых капитан назначил, что эти люди идут вовсе не по
списку, он отвечал:
- Ничего, все равно австрийцы, сукины дети, мать их и вашу...
Так Швейк с Мареком оказались на вокзале, а затем их вместе с
восемнадцатью другими загнали в вагоны, и на третий день утром они прибыли в
Каменку, где казак отвел их в центр города и передал городской управе, чтобы
та, в свою очередь, распределила их между крестьянами, пожелавшими получить
пленных для работы в полях.
Их послали во двор, где они и расселись на бревнах, приготовленных к
пилке. Когда приставленный к ним городовой, прогуливавшийся со двора на
улицу и обратно, отошел, пленные снова принялись за свою излюбленную работу
- выискиванье вшей.